Прекраснейший текст! Не текст, а горький мёд. Лучшее, из того, что написал Михаил Евграфович. Литературный язык - чистое наслаждение. Жемчужина отечественной словесности. А прочесть эту книгу, нужно уже поживши. Будучи никак не моложе тридцати.
Школьникам эту книгу не "прожить". Не прочувствовать, как красива родная речь в этом романе.
Интереснейшая история в замечательном переводе. Можжевельник. Мрачный северный город, где всегда зябко и сыро. Маррон Шед, жалкий никудышный человек. Тварь дрожащая, что право имеет. Но... ему сочувствуешь и сопереживаешь его рефлексиям. Замечательный текст!
Первые два романа "Чёрной гвардии" - это жемчужины тёмной фэнтези. И лучше Шведова никто историю Каркуна не перевёл. А последующий "Чёрный отряд" - третья книга и т. д., в других переводах - просто ремесловщина без грана таланта. Оригинальный текст автора реально изуродовали поденщики. Сюжет тащит, но читать не очень. Лишь первые две читаются замечательно.
пока мы ждем еще вина. Люк был мной, мной ребенком, но не точной копией. Скорее, схожим воплощением, понимаете? В семь лет, например, я вывихнул себе запястье, он — ключицу, в девять лет мы оба перенесли соответственно корь и скарлатину, к тому же, старик, вмешался еще и прогресс: я проболел корью две недели, а Люка вылечили за несколько дней — достижения медицины и все такое прочее. Все шло аналогично, поэтому — вот вам пример на эту тему — вполне могло случиться, что булочник на углу — новое воплощение Наполеона, он этого не знает, потому что порядок не был нарушен, потому что на него никогда не снизойдет откровенье в автобусе, но если бы каким-нибудь образом ему удалось обнаружить истину, он бы понял, что шел и идет тем же путем, что и Наполеон, что его скачок от мойщика посуды к хозяину процветающей булочной на Монмартре — то же самое, что прыжок с Корсики на престол Франции, и что, порывшись в событиях своей жизни, он бы постепенно обнаружил ситуации, соответствующие Египетской кампании, Консульству и Аустерлицу; и он даже понял бы, что через несколько лет обязательно что-то случится с его булочной и он кончит свои дни на острове Святая Елена, то есть в комнатушке на шестом этаже, тоже побежденным, тоже окруженным водами одиночества, тоже гордящимся своей булочной, этим своим орлиным взлетом. Ну что, улавливаете?
Я улавливал, но возразил, сказав, что в детстве мы все в определенном возрасте болеем обычными для этих лет болезнями и что почти все мы, играя в футбол, что-нибудь себе ломаем.
— Знаю, но ведь я вам сказал только о явных совпаденьях. Но то, что Люк внешне похож на меня, особого значенья вообще не имело, хотя при встрече в автобусе, конечно, и имело. По-настоящему важны были лишь отдельные эпизоды, и это как раз трудно объяснить, потому что в них сказывается характер, смутные воспоминанья, преданья детских лет. В те времена — я хочу сказать, когда я был как Люк, — у меня начался трудный период жизни: сперва очень длительная болезнь, потом, как раз когда я пошел на поправку, я играл с ребятами в футбол и сломал руку, а едва выбравшись из этого, влюбился в сестру соученика и страдал, как страдают, когда нет сил взглянуть в глаза девочке, а она насмехается над тобой. Люк тоже заболел, а едва он стал поправляться, его повели в цирк, где, спускаясь по ступенькам, он поскользнулся и вывихнул лодыжку. Вскоре мать увидела как-то вечером, что он плачет, сидя у окна, и в руках у него голубой платочек, чужой платок.
Поскольку надобно же в этой жизни противоречить, я сказал, что детская влюбленность — неизбежное приложение к синякам и плевритам. Но я не возражал, что история с самолетом — это совсем другое, дело. История с заводным самолетом, который он принес мальчику на день рождения.
— Когда я ему отдал самолет, я снова вспомнил о «конструкторе», который мне подарила мать на мое четырнадцатилетие, и о том, что тогда случилось. А случилось вот что: надвигалась летняя гроза, но я был в саду, хотя уже слышались раскаты грома, и устроился в беседке, подле калитки на улицу, собирать подъемный кран. Кто-то позвал меня, и пришлось побежать на минутку в дом. Я вернулся и не увидел коробки с «конструктором» — калитка была отворена. С отчаянными воплями я выскочил на улицу, где уже никого не было, и именно в это мгновенье в дом напротив ударила молния. Все случилось словно бы сразу, и я вспомнил об этом, вручая Люку самолет, а он глядел на него с тем счастливым видом, с каким я глядел на свой «конструктор». Мать Люка принесла мне чашку кофе, и мы, как обычно, о чем-то разговаривали, когда раздался громкий крик. Люк кинулся к окну, будто хотел из него выброситься. Бледный, в глазах слезы, наконец ему удалось заговорить: оказывается, самолет, отклонившись в своем полете, пролетел точно в приоткрытое окно. «Его не видно, не видно», — твердил Люк, заливаясь слезами. Снизу донеслись какие-то крики, и тут в комнату торопливо вошел отчим Люка и сообщил нам, что в доме напротив — пожар. Теперь вам понятно? Да, лучше выпьем еще по стаканчику.
Я молчал, и мой собеседник сказал, что со временем он стал думать только о Люке, о судьбе Люка, его предопределении. Мать хотела, чтобы мальчик поступил в техническое училище и ему бы открылась, как она выражалась, скромная дорога в жизни, но его дорога уже была открыта, предопределена, и только этот человек, мой собеседник, вынужденный молчать, чтобы его не разлучили навсегда с Люком, посчитав за сумасшедшего, только он мог бы сказать матери и отчиму, что все усилия бесполезны и, что бы они ни делали, результат будет тот же: унижения, тягостная повседневная рутина, однообразие, неудачи — все это истреплет его, и он найдет прибежище в озлобленном одиночестве, в бистро своего квартала. Но самое скверное — это не судьба Люка, самое скверное — то, что в свою очередь умрет и Люк, и другой человек вновь повторит облик Люка, его собственный облик, и тоже умрет в свой черед, когда еще некто выйдет на дорогу. Люк его как бы уже и не интересовал; по ночам
Последние комментарии
23 часов 16 минут назад
1 день 9 часов назад
1 день 22 часов назад
2 дней 5 часов назад
2 дней 6 часов назад
2 дней 7 часов назад