Наглое игнорирование (СИ) [Николай Берг Dok] (fb2) читать постранично, страница - 5

могу отвлечься и объяснить что такое шляпник с атропином, — сказала она несколько менее строгим голосом, но бессознательно копируя профессорский тон, важный и ученый. Потом посмотрела на пациента и закончила еще мягче:

— Подходите к концу смены, через пару часов, тогда я вам это объясню!

Самое трудное было не показать, что она не знает ни черта из спрошенного. Но, в конце-то концов, медик она или где? И хотя пришлось побегать, как посоленной, и вынести несколько удивленно-ироничных взглядов докторских (хотя при том у нее осталось стойкое подозрение, что не все врачи сами-то знают, чем связан проклятый делатель шляп с атропином). Наконец у эрудированнейшего наркотизатора удалось выяснить, что тут имелась в виду детская сказка про маленькую девочку, вот в ней как раз и был такой сумасшедший персонаж. Ну, а шляпником он оказался совершенно случайно, никаких конкретных выпадов в сторону как ремесленников, делающих головные уборы, так и пролетариата в целом нет. Разве что врач сказал, что в ходе изготовления шляп активно пользовались ртутью, а пары ртути ядовиты и вполне вызывают нервное расстройство, так что, видимо, тут было профессиональное заболевание. Такое вот нарушение охраны труда. А само это выражение принадлежит, чуть ли не самому Кохеру, который – великий хирург, а не щипцы. Щипцы же, точнее зажим – был тоже им изобретен и потому назван его именем.

Рувинская от души поблагодарила и уже с нетерпением ожидала прихода пациента. Тот пришел минута в минуту и это тоже понравилось педантичной медсестре. Благосклонно она сообщила всю кладезь знаний с таким видом, словно уже при рождении знала это отлично, а не выслушивала полчаса назад. И обрадовалась, увидев уважение в глазах покалеченного парня. Он аккуратно написал на бумажке слова благодарности, и это тоже понравилось молодой женщине. Видно было, что он сам стесняется своего обезображенного лица и любая другая особь женского полу, скорее всего, рухнула бы в старорежимный обморок при первом же взгляде на калеку, но Рувинская работала на отделении уже давно, видывала и не такие виды, уже привыкла. Как-то так получилось, что разговор продолжился и дальше, говорила она, он – писал, но как-то одно за другое…

И на следующий день он заглянул опять. А она – сама себе удивляясь – ждала его прихода с нетерпением и все из рук валилось, пока не увидела. Опять "поболтали". Матерая медсестра, которая вела себя строго и как-то по-вдовьи, сама себе поражалась, потому что вдруг вспомнила, что вообще-то ей всего 26 лет. Ну много, конечно, но не так, чтобы очень и вообще… И боялась, что все это наваждение кончится, как только лейтенанта выпишут из госпиталя. Коллеги посматривали с интересом, некоторые – иронично, некоторые – с сочувствием, но разговорчики на отделении про "тающую снежную бабу" пошли. Разумеется, и кости мыли, однажды Рувинская услыхала случайно, как красавчик Румковский, по которому она, чего уж греха таить, раньше сохла, довольно ехидно сказал про "нашу романтическую тумбуреточку, всю такую воздушную к поцелуям зовущую", а потом и развил мысль про пана Бесчелюстняка с которым пара выйдет просто персик весенний. По намекам вспыхнувшая лицом медсестра поняла, что смеется он именно в ее адрес и, хотя и не была очень уж свирепой – обиделась очень сильно и искренне про себя пожелала юмористу, чтоб у него руки отвалились, хотя в общем зла ему до того не желала!

Лечение у Берестова было долгим, но все когда-нибудь подходит к концу. Он и "слоном походил" и дождался, чтобы лоскут его ткани прикрыл дыру в щеке и стоматологи свою работу сделали, он теперь даже жевать мог… Ну, как мог… Так, по сравнению с тем временем, когда его только привезли сюда. Зубов осталось ровно половина от того количества, что было до пули и располагались они не так, как должно, а врозь и большей частью если были вверху, то внизу их не было, а если внизу – на другой стороне, то опять же без стоящих на другой челюсти. Лицо из-за этого перекосилось, щеки впали и Берестов старался лишний раз в зеркало не смотреть, разве что приходилось это делать при бритье, которое тоже стало очень сложным делом. Разговаривать пришлось учиться заново, язык был чужим и деревянным, отчего половину букв лейтенант произносил не так, а черт поймет – как. Он и себя-то порой понимал плохо, когда говорил. Но человеком он был упертым и если чего хотел-то добивался. А еще он как-то решился – и взял медсестричку за руку, сразу вспотев от волнения и от того, что боялся – она руку отдернет. Но она в ответ только улыбнулась, но тоже покраснела, как помидор, так оба и стояли, словно их электричеством пробило. Как прикипели руки.

Рувинская покраснела еще и потому, что в такой патетический момент ей вдруг вспомнился – вот, не что другое, а – неприличный анекдот про даму в санатории, которая, приехав туда в отпуск, познакомилась с интересным мужчиной, через три дня он осмелился взять ее за руку, через неделю несмело попытался обнять за талию, а она ему на это