Рассказы вьючного ящика [Олег Аркадьевич Тарутин] (fb2) читать постранично, страница - 14

так…» — не стал обманывать инопланетянина Вадим.

«Стало быть, может быть напечатана, например, вещь неталантливая, или безвкусная, или даже бездарная?»

«Может, дорогой, свободно может», — согласился Вадим.

«Ну тогда, — торжествующе заключил Вист, — на той самой планете с литеразаврами обстоит гораздо надежнее».

«Ну уж…»

«Вот вам и ну. Стоит у них там уникальная машина — Определитель таланта и вкуса — самых необходимых в литературном творчестве компонентов. Оценка производится по стобалльной системе. Правда, сто баллов — это оценка маловероятная, так сказать, потолок с огромным запасом. Но чем черт не шутит? Представьте теперь, что кто-то из тамошних жителей ощутил в себе творческий подъем, жжение-горение, желание донести до масс свои думы и чаяния, сокровенные свои жизненные наблюдения. Одним словом, почувствовал призвание, возжелал стать литеразавром. Как он поступает?

Идет он, полный трепетных надежд, в помещение, где стоит эта самая Машина (а впуск туда, отметьте, открыт для любого желающего), и отдает себя в руки операторов — спортивных мужчин, людей незаинтересованных, не литеразавров. Ну-тишина, белые халаты, контакты ко лбу и к сердцу… Поворот, щелчок, и выскакивает соискателю в руки биркаоценка. Допустим, такая: „талант — 1,3; вкус — 0,4“. А даже нижний предел допуска в литеразавры — тридцать баллов по обеим дисциплинам. Вот и поди, и сунься с такими-то показателями!»

«А не пытались эти, у которых 0,4, поломать Машину?» полюбопытствовал Вадим.

«Пытались, конечно, только операторы-то на что? Мужики здоровые!» — засмеялся Вист.

Вдруг он резко оборвал смех.

«Вот! Начинается! — крикнул он. — Отражение! Тридцать пять секунд! Спасибо вам за все, Вадим. Вам и всей вашей планете! Привет всем и Виконту. Ящик ваш цел. Скорее спрашивайте о чем хотите, ну!»

«Стойте! — торопливо крикнул Вадим, — Так что же все-таки Вселенная?»

«Мысль, Вадим, мысль! Мысль, летящая в пространстве. Прощайте!»

Голос смолк. И пустая тишина, возникшая на его месте, была теперь так невыносимо-пронзительна, что Вадим застонал и охватил ладонями виски.

…К действительности его вернуло легкое, какое-то нежное, деликатное пофыркивание, раздавшееся за спиной. Вадим открыл глаза и обернулся.

Был рассвет. Был туман.

И чуть розоватые в этом рассветном тумане, стояли у воды Виконт и Кастаньета. И голова ее лежала на его шее.

Негромко пофыркивая, они глядели на Вадима, будто желая поделиться с ним частью того спокойствия и умиротворенности, которыми, должно быть, сами были полны.

«Вист!» — мысленно позвал Вадим, понимая уже, что никто не отзовется.

— Вист! — крикнул он вслух.

— Семь без козыря! — услышал он на это.

Геняша-студент, оказывается, проснулся, вылез из палатки по утренним своим делам.

— Ты что? Так и не ложился? — сквозь зевоту спросил он, подходя к костру. — Все чинил, что ли? Ну ты даешь! — присвистнул он удивленно. — Как. же это ты его так фирменно сделал?

Вадим глянул на вьючник, на тот самый бок.

Вместо зубастой пробоины было пятно на фанере-чуть более светлое, едва заметное.

— Кто мы? — подняв глаза на Геняшу и с трудом двигая непослушными губами, спросил его Вадим. — Откуда мы? Куда мы идем?

— Мы, — подхватил тот Вадимову шутку, — отряд Вадима Метелицу. Идем с верховьев Становой на устье Толевой. На лагерь. Играть, что ли, подъем, а, Вадим?