Жизнь и книга (СИ) [Михаил Александрович Тарковский] (fb2) читать постранично, страница - 23

— Я живу на Енисее.

— Это очень хорошо, — сказал дядя. — Там надо жить.

Когда говорили, что дядя серьезно болен, я не верил и не хотел верить, думал, что сгущают, драматизируют. Зимой перед Новым годом, когда я выехал с промысла в Бахту, ко мне (я жил тогда в старой промхозной конторе) зашел мой, ныне покойный, друг Павел Хохлов, бакенщик и охотник, и протянул телеграмму, сказав торопливо и потупясь: «На, Михайло, вот… тут… тебе». Я прочитал, что умер дядя.

Был дядя Андрей и на Енисее. Бабушка его отправила туда после школы, потому что он «попал в дурную компанию». По бабушкиным же словам, он вернулся оттуда с накаченным торсом (шурфы бил) и «нажранной комарами мордой». Всю эту историю она рассказывала, сопровождая комментариями, вроде: «подрастешь, поедешь в экспедицию» или «подрастешь — спальный мешок у тебя будет» и так далее. С дядиных слов она рассказывала о Енисее. О мухе в куске янтаря, которую дядя там нашел, и мне до сих пор непонятно, откуда на Енисее янтарь, скорее всего это был просто кусок смолы. О «страшных штормах» на Енисее, причина которых в очень крутых берегах: волна, отходя от одного берега, ударяется в другой, набирает силу, бьется в другой и так гуляет туда-сюда, вырастая до огромных размеров и топя все подряд (сама о том не зная, бабушка изобрела вечный двигатель). И вот в эту волну якобы попала баржа, которую пер буксир и на которой находилось экспедиционное барахло, и дядя, и всё, включая муху в смоле, утонуло. (На самом деле волна на Енисее просто от ветра, особенно от северного — «севера»: он дует снизу, разгоняясь на многокилометровых плесах и, действительно, не на всякой лодке можно его одолеть). Слова «Курейка», «Игарка» звучали как заклинания, как призраки далекого и чудного мира, представляю, что они значили для бабушки, никогда так и не повидавшей Енисея. В общем-то выходит — если б не бабушка, Енисея в моей жизни не было бы, а значит, и меня бы не было. Я читал про Енисей. А потом, в девятом классе, был в противочумной экспедиции в Сибири, в Саянах, Туве. Там меня поразили елки и пихты своей точеной остроконечностью, и, вернувшись, я потребовал фотографии Андрея на Курейке — проверить, такие же ли там елки. Елки там, слава Богу, были такие.

Однажды, я был классе в шестом, мы сидели в лесу у костра, в котором дымно горели прошлогодние березовые листья, и Андрей, сморщив еще молодое лицо, так что пролегли морщины, знакомые по его поздним фотографиям, сказал: " Так ведь все сгорит». Как-то горько, с силой сказал и с беспомощностью перед этим огнем. Мне тогда показалось это высказывание какой-то слабостью, паникерством или просто претенциозным, а теперь думается, что не было здесь никакой игры, а просто говорил он, как чувствовал, как жил. Еще думаю о его фильмах, что в каждом из них, кроме, пожалуй, «Сталкера», есть огонь: горят русские города и храмы в «Рублеве», горит сарай в «Зеркале», горит костер в «Солярисе», горит Крис, отправив Харри прочь со станции, горит книга стихов в «Ностальгии», и там же — человек обливает себя бензином и сгорает, и горит дом героя его последнего фильма. И всегда сгорает самое дорогое. Так что, может быть, он и прав был? И, действительно, всё сгорит?