Смиренное кладбище [Сергей Евгеньевич Каледин] (fb2) читать постранично, страница - 4

ни пуха!

— К черту! — Воробей повернулся.

— Погоди! Чуть не забыл, за работу… — Петрович сунул деньги Воробью в карман.

Лешка заметил: зеленая.

— Не много? — он с удивлением посмотрел на заведующего.

— В самый раз. Ну, дуй, — Петрович махнул Воробью рукой и засеменил в контору.

«За яму полcта!.. Залетит Петрович, точняк залетит. Жалко. А что б я без него тогда!.. Сдох бы!»

…Тогда, полгода назад, в октябре, с забинтованной головой, полуглухой, накачанный вместо крови холостой жижей, со справкой инвалида второй группы без права работы, предупрежденный о лежачем режиме, в сандалетах и грязном пиджаке Воробей сидел в кабинете Петровича.

— Ну, чего, Леш? Я тебя бригадиром провел задним числом…

— Громче говори, — буркнул Воробей.

— Пенсия, говорю, больше будет! — крикнул заведующий.

— Ты мне, Петрович, мозги не пыли. Я работать буду. Если возьмешь. Возьмешь — не забуду. Воробей трепаться не любит. А?

Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Заметил заляпанные грязные сандалеты на зябко поджатых ногах. Достал со шкафа рефлектор и, поставив его у ног Воробья, включил.

— Ага, — сказал Воробей.

— Денег-то нет? — спросил заведующий.

— Да Валька все… — Воробей щелкнул себя по горлу. — Пока в больнице лежал.

— Ладно. Котел топить будешь, а то вон холод уже, там поглядим. Про инвалидность — никому. Справку спрячь. Понял? И оденься хоть как… Смотри, синий весь.

— Да, в больнице крови пожалели, думали аут.

Воробей входил в должность. Да и то сказать — входил… Он и прошлые зимы котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце октября, перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие — никто с котлом забот не знал. Обо всем хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени — он же и завхоз церковный, — брал в складе уголь, набивал угольный ящик доверху, нарезал поленницу на хоздворе спиленных по просьбе клиентов деревьев и всю зиму безукорненно командовал котлом. Пьяный ли, похмельный — в семь утра заводил тяжелую, с матом, хрипом, возню в трафаретной — запаливал котел.

Контора — Петрович, смотритель Раечка — приходила к положенным девяти в благостную теплынь.

Несколько раз Воробья не было — контора чуть не вымерзала. Котел никому не давался: все делали вроде по-воробьевски, а он — вдруг — гас ни с того ни с сего. Выгребай из него всю вонь и — по новой заводи. «У Воробья секрет есть». Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы — когда ни приди — староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее — заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала, «до лета». Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь…

Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр — этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем — нищими на паперти — всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей — крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.

Так вот, помер он. Воробей сам назвался копать. Могилу отвели за церковью почти вплотную, как положено по сану. А там земля — сплошняком камни, кирпичи, железки, со старых времен от стройки еще осталось. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было — чуть не на полметра; сколько тут их, попов, похоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь — у церкви народу прорва, — и в яме не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.

— Земля тяжелая, Лешенька? — тяжело наклонялась над запаренным Воробьем Марья Ивановна.

— Пустое, Марья Ивановна, для батюшки конфетку сделаем.

И действительно сделал. Два метра глубиной, ровненькая, дно еловыми ветками выложил. Не могилка — загляденье.

…Воробей подошел к церкви, погулял вокруг — тянул свободное время. Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли, запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу и толкнул тяжелую дверь.

В прохладном полумраке церкви у левого Никольского алтаря стояло четыре гроба на специальных для того скамейках. Возле гробов, по-домашнему, спокойно, хлопотали родственники: прихорашивали, поправляли покойниц. Все четверо были старушки.

Иногда здесь и крестили, если не было гробов, а если были, то крестили в крестильной. Там же Батя полгода назад крестил и Витьку, сына Воробья. Крестным был Кутя, а крестной матерью Валькина подруга с Лобни Ирка.

Воробей подошел к стойке, за которой Марья Ивановна оформляла усопших. Тяжелый шаг Воробья оторвал Марью Ивановну от