Царство фей [Максим Андреевич Далин] (fb2) читать постранично, страница - 4
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Там была не комната, а как бетонная коробка. Дырка, в которую мы вошли, без двери, и две дырки вместо окон. И сразу видно, что туда хулиганы приходили. На полу лежали угольки от костра, окурки валялись, консервная банка, наполовину сгоревшая, с окурками, стёкла от разбитой бутылки и ещё всякий мусор, а на стенах были написаны большие чёрные буквы. Всякие эти слова, на которые мама сердится. А больше никуда попасть было нельзя. Потому что дверь, которая вела вовнутрь, заделали кирпичами. Около двери лежали какашки и грязная газета — Анжела сказала: «Фу!» — и нос закрыла. Толстый сказал: — Грязно только тут, — и сделал непонятную штуку. Он дотронулся до этих кирпичей — и они стали изменяться. Сперва стали, как серое зеркало, потом — как дым, а потом пропали совсем. Получилась арка, за ней было золотисто и чуточку темно, как в метро — и оттуда дул ветер, как из тоннеля в метро. Только из тоннеля пахнет пылью и смазкой, а оттуда пахло непонятно. Как от старых книжек или от сухих цветов. У самых наших ног начиналась лестница из тёмного серого зеркала, такая чистая, что на неё даже наступать в ботинках было неправильно — хотелось тапочки переобуть. С двух сторон на стенах висели серебряные мисочки на витых цепочках, а в них горели огоньки, только я не понял, электрические или настоящие. Цветом, как электрические, но дрожали от ветра. И эта лестница вела далеко вниз, а внизу был золотистый свет, как под эскалатором в метро. И ничего страшного в этом не было. Даже Катя, и та не испугалась. Мы просто стали спускаться вниз, а серое зеркало как-то вздрагивало и гудело под ногами — приятно, даже смешно. Посередине лестницы в стене оказалась ниша, как для фонаря или для статуи, но в этой нише росло каменное дерево, а на нём сидела тётя-птица, только не каменная, а настоящая. Перья у неё были чёрные и сиреневые, волосы тоже чёрные, а лицо светло-серое. Она спала. Когда мы проходили, разбудили её. Она проснулась и открыла глаза, как голубые перламутровые пуговицы. И улыбнулась. Она была не злая. Катя сказала: — Птичка, можно тебя погладить? — и тётя-птица снова улыбнулась, расправила крылья, как два веера, встряхнулась и кивнула. Толстый остановился, ждал, когда мы её погладим. Перья у неё были тёплые, а лапы — как у совы, в пуху, с когтями. Она смотрела на меня и молча говорила: «Стасик, вы молодцы, что ничего не боитесь. Вы идёте домой». Тётя-птица сказала правду. Мы точно как будто шли домой. А чёрный коготь у неё был, как пластмасса. А толстый спросил: — Ну что? Можно идти? — и мы побежали вниз. А толстый бежал за нами и, почему-то, почти не топал и не пыхтел, как все толстые. И я вдруг понял, что он, на самом деле, не толстый, а только притворяется — для тех притворяется, чтобы их напугать. И мне стало хорошо. Кажется, девочкам — тоже. Они хихикали и трогали цветы из серебра и серого зеркала, из которых были перила у лестницы, и шушукались, какая тётя-птица была тёплая. Внизу оказался высоченный зал, из серого зеркала, из серебра и из чёрного, глянцевого. Его освещали золотые огоньки, много-много, ярусами — а на самом верху была серебряная паутина в светящихся капельках, вся переливающаяся, она закрывала весь потолок и спускалась по колоннам. Я думал, тут где-то ходят поезда, потому что зал был весь в арках, а из арок шли ходы, тёмные или светлые, откуда дул ветер. Но из ходов слышались шаги. Много шагов. И эхо. Толстый сказал: — Показать вам фокус, ребята? Девочки захлопали в ладоши и закричали: «Да! Да!» — и я сказал «да». И толстый показал зыкинский фокус. Он вышел сам из себя, вернее, он вышел из толстого, как из автомобиля. И толстый плюхнулся на зеркальный пол и задёргался, как жук, который упал на спину и перевернуться не может. Лицо у него дёргалось и кривилось, изо рта текли слюни, а глаза закатились. Он был страшно противный. А настоящий дяденька, который из него вышел, стоял и улыбался. И он был хороший, он был очень хороший, я сразу догадался. Лицо у него оказалось светло-серое, как у тёти-птицы. И глаза голубые, перламутровые, без чёрного посерёдке. И волосы длинные, седые, много-много волос, как у Аллы Пугачёвой по телевизору, а из волос виднелись рога из серого зеркала, закрученные, как у барашка. И у него была красивая одежда, из чёрного, из золотого, из перьев — мне почему-то показалось, что это военная одежда. Наверное, потому, что у него сбоку висела стеклянная сабля. Девочки смотрели на него, приоткрыв рты. Катя сказала: — Возьми меня на ручки. Ты — мой папа, да? Серый дяденька улыбнулся, взял её на руки, прижал к себе и погладил её мишку пальцем. И я понял, что он — точно, Катин папа, который приехал из Москвы и переоделся толстым, чтобы нас всех спасти. Мне стало очень весело, я понял, что скоро и меня найдут мама и папа — и это оказалась правда. Сперва длинные-длинные руки-тени, чёрные-чёрные и
Последние комментарии
8 часов 28 минут назад
11 часов 2 минут назад
11 часов 31 минут назад
11 часов 37 минут назад
5 часов 53 минут назад
14 часов 40 минут назад