Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка [Леонид Израилевич Ицелев] (fb2) читать постранично, страница - 2

торговавшего лесом. Восемнадцатилетним юношей Александр Масалин босиком пришёл в Петербург из Нюслотской губернии и начал заниматься скупкой и продажей леса жителям Петербурга и казённым заведениям. Будучи энергичным и предприимчивым человеком, он быстро сумел сколотить себе состояние. Женившись в Петербурге на полурусской-полуфранцуженке Александре Крыловой, родом из остзейских губерний, Масалин вернулся в Финляндию, где на Карельском перешейке купил усадьбу Кууза и построил чудесный деревянный дом с белыми колоннами, напоминающий декорацию первого акта «Евгения Онегина». В доме были художественные паркетные полы, полюбоваться на которые приезжали архитекторы из Петербурга и Выборга.

Ещё большее восхищение вызывали дочери Масалина — Надя и Саша. Вместе с матерью они абонировали ложу в Итальянской опере в Петербурге, и гвардейские офицеры, посещавшие этот театр, восхищённо называли Масалиных «тремя северными красавицами». Здесь на одной из премьер Михаил Домонтович впервые увидел Александру Масалину и полюбил её с первого взгляда.

Подозрительный финский лесоруб, устроившийся к тому времени смотрителем богоугодных заведений, не верил в серьёзность намерений гвардейского офицера и запретил дочери видеться с Михаилом Домонтовичем.

Тут разразилась австро-прусская война, и полк Михаила Алексеевича был отправлен на зимние квартиры в Бердичев.

В это же время в богадельню, смотрителем которой был Масалин, нагрянула ревизия. От одного вида ревизоров Масалин побагровел и тут же умер от удара.

Александре Фёдоровне пришлось на скорую руку выдать дочерей замуж. Эпилептичку Надю — за недворянина Афанасьева, одного из тех архитекторов, которые приезжали смотреть на паркетные полы; красавицу Сашеньку за гражданского инженера Мравинского, заехавшего в Куузу, чтобы изучить систему вентиляции в подвалах масалинского особняка.

Крепкая и здоровая, с пышным, гармонически прекрасным телом, Александра Александровна за пять лет родила поляку Мравинскому троих детей.

Но однажды на общественном балу она вновь встретила Михаила Домонтовича и поняла, что не может без него жить. Развод в те годы был делом неслыханным. Пойти на это было актом большого гражданского мужества. Весь Петербург следил за ходом бракоразводного процесса. Дело могло затянуться на несколько лет, но помогли связи Домонтовича в Священном Синоде и медицинское свидетельство о беременности Александры Александровны от Михаила Алексеевича.

Так родилась Шуринька.

В особняке на Среднеподьяческой кроме Шуры и её родителей жили две её старшие сестры — Адель и Женя (брат Александр остался у своего отца Константина Мравинского), а также многочисленные приживалки: бабушки, тётушки, старые няни и прислуга «на покое». За стол редко садилось меньше пятнадцати человек. Для прислуги готовили отдельно.

Слуг в доме было много. Платили им в месяц от трёх до пяти рублей. Харчи полагались хозяйские, но спали все где попало: в коридорах, на скамейках в кухне, на сундучках в чуланчике. Зимой слуги ходили без пальто, накинув на плечи шаль или дешёвый платок. Летом ходили босиком.

Семью Домонтович считали передовой. Мать Шуры читала Жорж Санд^[2], ходила без корсета и устраивала дома проветривания даже в лютый мороз.

Отца Шура любила больше матери. Это был добрейший человек, избегавший сквозняков и вида людских страданий. Дома он редко выходил из своего кабинета: или что-то писал, или беседовал с гостями в военных мундирах.

Когда Шуре было пять лет, началась русско-турецкая война. На стене детской висели картины, изображавшие турок, резавших маленьких детей огромными саблями. Но зато на другой стене висел портрет русского генерала Скобелева на белой лошади. Под портретом было написано, что генерал Скобелев освобождает болгар-единоверцев от турецкого ига.

В доме все ненавидели турок. И только Шурина гувернантка мисс Годжон с удивлением восклицала: «Почему вы, русские, так ненавидите турок? Они такие же люди, как и мы!»

Но Шура знала, что мисс Годжон так говорит, потому что она англичанка, а Англия не хочет, чтобы Россия дружила с болгарами.

Войне сочувствовали даже нигилисты. Нигилисты — это студенты, которые ходили в очках, а вместо пальто, как кухарка Маша, носили шаль, или девушки, которые коротко стригли волосы.

Отца Шуры в чине полковника Генерального штаба отправили на фронт. После его отъезда мать ходила грустная и тревожная. Она ждала от отца телеграмм, а если телеграмм не было, искала газету «Новое время», в которой печатали самые последние новости. Но когда новости были плохие, бабушки и тётушки прятали от мамы газету, а мама плакала.

28 ноября 1877 года пала турецкая крепость Плевна. На всех окнах Петербурга в этот вечер горели свечи. Шуре позволили не ложиться в обычное время, чтобы она могла полюбоваться иллюминацией и народным ликованием. Но из окна большой столовой она не видела никакого народа,