А что же завтра? [Айвен Саутолл] (fb2) читать постранично, страница - 3

только на его велосипед. Да вы только посмотрите! Видели? Весь на проволочках держится. Такие вещи надо запрещать законом.

— А что, если попробовать подножку? Давайте-ка, люди, медлить нельзя. Может, ее обломать?

— Потише вы с моим трамваем.

— Тогда, может, поднять трамвай домкратом? Есть у вас с собой инструмент для поднимания трамвая?

— Это еще зачем? Чего это мне таскать с собой инструменты для поднимания трамвая?

— Но там ребенок!

— Знаю я, что там ребенок. Но не каждый же день случается, что у меня под трамваем ребенок. Таскать с собой инструменты, чтобы вытаскивать детей. Шутишь, приятель.

— Эй, вы! Что же вы ходите по его газетам? Надо же совесть иметь. Парнишке придется за них платить. Взяли бы да собрали ему, а то топчут грязными копытами. Эй, паренек! Ты меня слышишь? Протяни руку, ну давай же, я тебя вытащу.

— Хорошо, если он спину себе не сломал. Хорошо, если он там живой. Гоняются как полоумные.

Его тянули слой за слоем, отдирали от стального колеса, как чешуйки от луковицы. Такое у него было ощущение. Сэм, Сэм, человек-луковица.

— Полегче вы, полегче с ним. Не распрямляйте его так сразу. Надо сначала проверить, цела ли спина.

— Да-да. Свалите его, как он есть. Мало ли, что у него там переломано.

Недурная мысль для такого славного сырого денька. Им что, обязательно было кричать об этом во все горло? Нельзя было прошептать себе под нос? Или промолчать?

Так они и свалили его подальше от стального колеса под открытым небом, и он снова оказался под дождем.

Там, под трамваем, хоть какое-то укрытие было.

Снова под дождем. Поливает и поливает тебя, как зерно в поле. Ну и дождя же в тот день вылилось.

Наверху — лица, внизу — сапоги. Словно тебе снова два года и ты за решеткой детского манежика. Придет же в голову. Разве такие вещи помнятся? А может, не два тебе было года, а три? Но разве в три года играют в манежике?

Решетка. И ничего больше. Ничего больше он не помнил. Только решетку и свое лицо, прижатое к ней.

— Как у тебя там, все в порядке? — Его спрашивали, а откуда ему знать? Они же смотрят на него. Сами, что ли, разглядеть не могут?

Чьи-то руки принялись его ощупывать. Узловатые, загрубевшие рабочие руки прошлись по его ногам, по плечам, по рукам, нажимали на щиколотки, запястья. Сэм лежал безучастно, только подчинялся. К нему уже давно никто не притрагивался. Мама теперь проверяла только, не замерзли ли у него ноги. Щупающие руки были большие, шершавые и добрые, но все равно, может быть, они отламывали от его тела кусочек за кусочком и складывали в сторону. Господи, что за мысль — аккуратная кучка сбоку от него. Вот будет ужас, если все эти кусочки перепутаются и невозможно будет понять, что откуда. Он почувствовал, как ему расстегнули одежду и начали ощупывать тело. Большие сильные руки обжимали ему ребра так, словно могли запросто сжать в горсти все его тело, и Сэм со страхом посмотрел вниз: а вдруг оттуда полезут куски сырого мяса?

— Нигде не болит, малыш? Нет у тебя такого чувства, что внутри что-то треснуло? А сесть ты можешь, как тебе кажется? Может, проводить тебя домой?

— Поскорее застегните ему одежду, а то он простудится.

— Так ты в порядке, малыш?

— Он простудится. Он же насквозь мокрый.

— Что-то с ним неладное, как вы думаете? Он ведь ни слова не сказал.

Сильные руки отнесли его подальше от дороги. Рядом было строение, похожее на церковь, со ступенями, спускавшимися к тротуару. Они посадили его на ступенях. Он подпер подбородок руками, чтоб не трясся, в животе начиналась дрожь, как будто лоскутья внутренностей швыряло на ветру.

— Все в порядке, малыш. Тебе повезло. Но будь поосторожнее. Посиди тут, пока не пройдет шок. Только не замерзни.

Люди уже снова садились в трамвай, оглядываясь с подножки и скрываясь в вагоне. Водитель и кондуктор прыгали, стараясь выпрямить ногами погнутую предохранительную решетку, — казалось, они спешат наверстать время или просто убраться подальше. Двое маленьких мальчиков в блестящих черных плащиках остановились в пяти шагах и разглядывали Сэма, будто в жизни не видели ничего подобного, но боятся подойти ближе: еще, чего доброго, зарычит, как лев, или зашипит, как змея. Женщина с хозяйственной сумкой, из которой выглядывали кочан капусты и мокрый экземпляр «Геральда», пожав плечами, решительно зашагала прочь. Стали быстро расходиться и остальные, будто за углом их поджидал бесплатный обед из трех блюд. Добрый человек с натруженными руками, поставив ногу на подножку трамвая, задержался на мгновение.

— Будь поосторожнее, паренек, — сказал он. Грустный такой человек, а улыбается. Сэм не хотел, чтобы он уходил, но человек вошел в вагон, прозвенел звонок, и трамвай тронулся.

Один из маленьких мальчиков спросил:

— А ты зачем на трамвай наехал?

Другой мальчик ответил:

— Потому что дурак. Слышал, мама сказала.

Женщина с «Геральдом» и кочном капусты в хозяйственной сумке позвала:

— Пошли, пошли! Ну что стоите под