Минута жизни [2-е изд., доп., 1986] [Анатолий Алексеевич Гордиенко] (fb2) читать постранично, страница - 1
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (37) »
Анатолий Гордиенко Минута жизни
Тане — внучке Героя Советского Союза Николая Ригачина посвящается
Август выдался горячий. С утра выплывает белое солнце и жалит в голову. И ничто в степи не может защитить от лучей, прямых и коротких, будто нож. Ярко-синее небо режет глаза. Земля на переспевшем пшеничном поле вся в мелких трещинах, как старческая ладонь. Муравьи толкутся, пятятся и снова пытаются пройти по знакомой дороге. Новые бегут, бегут цепочкой — ищут выхода, а трещины разбили землю на квадраты, как на карте у батальонного. Николай долго смотрит и наконец вырывает пересохший, стоящий над окопом сиротливый стебель пшеницы. Тяжёлый колос пригнул стебель к земле, и он похож на дымный след ракеты. Так показалось уставшему Николаю вчера вечером, когда он, занимая оборону, увидел тёмный контур колоса на красном закате. Крепкими прокуренными ногтями Николай разорвал стебель и сделал из него мостик через расщелину. Муравьи потолкались возле стебелька, но выходить из квадрата не решились. — Колька, на яблоко! — кричит Саня Любченко. Николай, пригнувшись больше для взводного, чем для дела, бежит к нему. — Рано заправляешься, Любушка. — Снится мне сон, понимаешь-нет, — говорит Любченко, быстро вытирая о гимнастёрку зеленоватое яблоко. — Антоновка ещё не в пору, — кривится он. — Снится мне, что вроде бы я дома, понимаешь-нет. И мать вроде бы к столу меня с поклоном просит: «Сашок, сыночек мой, не забыл про мать, приехал». И всё в хате мне вроде незнакомо. На образах в углу широкий рушник, есть у нас такой — красные девки стоят с коромыслами у криницы, мама вышивала давно, невестою. Сижу я за столом. Чистый сижу, умытый, читаю на рушнике: «Не красна хата углами, а красна пирогами». Тут меня Грищенко разбудил… Понимаешь-нет, он вчера в деревеньке у деда выдурил полпротивогазной сумки самосаду. Ну, пришлось мне, значит, для обмена с ним за яблоками в сад ночью сбегать. Теперь и яблоки, и табачок у нас… Угощайся. — Жара-то сегодня, Саня… — Глянь, Семёныч идет… Из канавы, из молодого орешника, отделявшего сад от пшеничного поля, вышли комиссар Тюков и взводный Ермилов. Николай хотел было бежать в свой окоп, да пока раздумывал — начальство рядом. — Взвод, ко мне! — крикнул младший лейтенант — высокий, худой паренёк. Подошёл комиссар, человек немолодой, степенный, неторопливый, до невозможного сощурил глаза — очки потерял ещё где-то под Каменец-Подольском — и от этого казался добрым, беззащитным. Все знали, что родом он из Саратова и на гражданке работал не то в горсовете, не то в потребсоюзе. Подошли ещё шестеро — всё, что осталось от взвода. — Угощайся, Семёныч, — и Саня протянул комиссару противогазную сумку с табаком. — Да, не велик актив, — вздохнул тот в ответ. — А ты что думал, нас за ночь прибыло? — угрюмо заметил седоусый Никитюк. — Вот бумажка, закуривай, — и Любченко подал комиссару немецкую листовку. — Ты где взял? — быстро спросил взводный. — В саду, товарищ младший лейтенант! — как на плацу выпалил Санька. У взводного не было щетины — не выросла ещё, не успела, — и все увидели, как он густо покраснел. — Какая разница, где взял, — сказал Тюков. — Все мы тут знаем друг друга, с первого боя вместе. Это я тебе говорю, младший, ты человек у нас новый… — Семёныч придвинул к глазам листовку, стал неторопливо читать. «Солдаты 12-й армии, вы давно окружены. Сопротивление бессмысленно…» Ну, дальше, как всегда, о политруках и евреях… А связи действительно с дивизией нет, где кто — тоже не ясно. Ясно одно — надо идти на восток. — Ночью через село проехали какие-то сапёры, сказали — штаб в Первомайске, — первым нарушил тишину Николай. — А я б двинул на эту, на Христиновку, — вставил Любченко. — На кого ж мы ничь чекалы?[1] — спросил, заикаясь, Грищенко. — Приказ комполка. Там пушки на себе тянут, раненых вывозят… — ответил взводный. — За ночь где бы уже были, — буркнул Николай. — Ни жратвы, ни патронов, — ворчал Никитюк. — И окопались вдоль дороги, надо было к саду… — Никак танки, — прошептал комиссар. — По местам! — скомандовал младший лейтенант, странно округлив глаза. Грищенко и Никитюк скрылись в первых окопах, им достались две последние связки гранат. Николай переложил в нагрудные карманы две обоймы — весь запас, по привычке потёр прицел рукавом. Осторожно приподнялся, раздвинул пшеницу. В густой пыли различил три танка и четыре грузовика с пехотой. — Любаша, слышь, Любаша, — позвал Николай. Санька тоже смотрел вперёд. И думал, что передним сегодня повезло, как никогда… Первый танк загорелся… Немцы повернули назад, забарабанил крупнокалиберный пулемёт. Николай, тщательно прицелившись, два раза выстрелил по передней машине. Пехота метнулась к пшеничному полю, а два танка, разобравшись что к чему, пошли к саду, огибая дорогу.
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (37) »
Последние комментарии
3 часов 33 минут назад
3 часов 52 минут назад
4 часов 58 секунд назад
4 часов 2 минут назад
4 часов 5 минут назад
4 часов 22 минут назад