Рай в шалаше [Галина Борисовна Башкирова] (fb2) читать постранично, страница - 111

шесть, наверное выспались уже и считали, что наступило утро, и, верно, тоже удивились, зачем Таня уходит.

Таня открыла входную дверь, нажала на кнопку лифта.

— Ты знаешь, я думаю, — сказала Таня и замолчала...

Лифт грозно рокотал в ночи, приближаясь.

Он не дал ей договорить:

— Останься совсем!

Прорычав напоследок что-то свое, лифт мягко остановился.

2

Такой ли это был разговор или какой-то другой? Что именно говорила Таня и что отвечал ей Костя?.. Когда в течение первых нескольких месяцев после разрыва Таня без конца вспоминала их последний вечер, ей никак не припоминались детали: она столько раз перебирала в памяти взгляды, слова, интонации, паузы, что в конце концов стала забывать, как все происходило на самом деле и почему все сошлось так, что, не думая и не рассуждая, она вынуждена была нажать на кнопку лифта?..

И вообще, о чем они говорили? Кажется, о Денисове, да-да, Таня утверждала, что Денисов верный, добрый человек, что одни люди разваливают жизнь, а такие, как Денисов, ее собирают, что у него талант, физиологический талант приятия жизни, и Тане перед ним стыдно, получается, что эти годы Денисов им обоим верно служил, а что видел в ответ? И Костя, кажется, багровел и говорил о Денисове гадости... Или опять шел не прерывавшийся все эти годы бесконечный разговор о науке, о каких-то встречах, расставаниях? Или в тот, последний раз она рассказала ему о том, что ее больше всего пугает, — параллельность! На работе и дома, в поступках и мыслях. Костя не сразу понял. Феномен параллельного человека, сказала Таня, у которого ничего не пересекается — работа и увлечения, формальные дела и истинные интересы. И что жить так, параллельно, когда понятия одной и другой жизни не путаются и не мешают друг другу, становится для многих естественным и привычным делом, как поезд, который катит себе по рельсам, и ничего, не сбивается с пути, никаких крушений, все в порядке. И что Костя незаметно для себя становится параллельным человеком. А когда он спросил, в чем это выражается, Таня ответила, да хотя бы в отношении к ней, ее жизни, которую он тоже попытался сделать параллельной, а Таня нет, не может, не хочет больше, не видит смысла, зачем, то есть как зачем, сказал он тогда, для твоего же блага, чтобы тебе же было удобнее. И тогда она, кажется, ответила, что не нужны ей удобства, а нужна правда. Но ты не права, сказал он, ты взрослая женщина, подумай о своих близких, а Таня сказала, что правота — страшная по беспощадности вещь, она не хочет быть правой, зачем ей быть правой, ей нужна правда. И чтобы можно было дышать...

А может быть, Таня ему и того хуже сказала в ответ на просьбу отложить разговор, на который в запасе у него было десять лет. Вероятно, она напомнила ему тот случай, над которым он столько потешался. В жаркое лето семьдесят второго года Цветков пришел к ним на Кисловский и не застал дома никого, кроме Тани. Костя провел у нее целый день, работал в кабинете Денисова, потом вечером зашел в Танину комнату, как он неоднократно с юмором утверждал, с некоторыми намерениями, и увидел, что Таня стоит у окна... За окном стлался низкий туман и пахло гарью, это даже у них, на Арбате! Горели торфяники под Москвой, горели леса, по стране надвигался неурожай, Таня повернулась к нему от окна. «Бедная Россия! — сказала она Косте. — Что же будет?» А Костя... он начал смеяться, потому что, наверное, это и впрямь выглядело глупо: отважившийся наконец мужчина и женщина, оплакивавшая то, что по ситуации смешно оплакивать... И потом всякий раз, когда Костя обнаруживал у нее излишек гражданских чувств, слишком большую горячность при обсуждении каких-то тревожных вопросов, он иронически восклицал, только для нее, это была их тайна, их шифр: «Бедная Россия!» — и Тане всякий раз делалось неприятно. Да, она ему и «бедную Россию» припомнила, и говорила что-то о равнодушии, о том, что сердце у него не болит, а он ей в ответ говорил обидные слова об ее инфантилизме, о том, что она не сняла с груди красный галстук и не снимет никогда, что она безнадежна в этом смысле. Да, безнадежна и горжусь, отвечала Таня. Ты не свободна, утверждал он, ты дитя своего времени, у тебя в ушах горны трубят, ты так и не переселилась из своей общей квартиры, говорил он зло, по тебе твои Фили плачут. А ты только собой занят, отвечала Таня, как бы быть поближе к центру, каждый из вас придумывает себе свой центр и норовит туда попасть, у тебя это твое место в науке, но даже для того, чтобы завоевать место в нашей новой, неясной науке, все равно необходимо приобщение к чему-то такому, что стоит и над этой наукой и над обыденной жизнью, разве нет? Ого, я воспитал в тебе философа с социальным уклоном, иронизировал он, кто бы мог подумать?..

И вот тут-то, наверное, она стала толковать о шалашах и о рае. Шалаши... какие-то Танины очередные околонаучные соображения, но дело не в них, нет. Вы, которые рветесь быть в центре, говорила Таня, вы же рветесь в рай, так вам кажется. Тут ударение на слове «рай» делать надобно. А ваш центр все