В русской деревне [Чарльз Роден Бекстон] (fb2) читать постранично, страница - 3

Глава II Мой хозяин. — Его дом. — Его семья. — Его скот.

Я должен сказать несколько слов о моем прибытии в деревню прошлою ночью и о моем устройстве.

По-русски я, к сожалению, говорил плохо и, хотя и имел достаточную практику, находясь в течение некоторого времени среди русских и слушая постоянно русскую речь, мне все же хотелось иметь около себя русского товарища, знающего немного английский язык. Я нашел себе такого товарища в лице моего друга Петрова, служившего на телеграфе в Самаре. Он оказался незаменимым для меня, и все мои заметки, в особенности по поводу разных технических деталей, были составлены при его участии.

Мы подъехали к дому, в котором нам суждено было основаться, в 11 часов ночи. Я думал, что хозяин дома встретит нас недружелюбно. Ничуть не бывало!

— Мы очень, очень рады вам, — сказал он серьезно и не торопясь, после того как мы обменялись обычными приветствиями. — Но я не стою такой сигары. (Я только что предложил ему мою последнюю сигару.)

Он нас потчевал яйцами, которых было много. Хлеб качества высшего, чем в Москве. И затем было еще масло — вещь невиданная после Эстонии. Принесли самовар, и за чаем и разговором прошел весь вечер.

— Ну, а где вы будете спать — на кровати или на полу? Кровать хорошая, но в ней есть паразиты.

Я предпочел спать на полу, но и это не спасло меня от паразитов. Но я слишком устал, чтобы обратить на это внимание.

На следующее утро я огляделся вокруг себя и заметил домашнюю обстановку. Это была большая комната. Вдоль ее стен устроены были скамьи и стояло два небольших стола. За одним из них, стоящим в том углу, где висела икона, перед которой горела маленькая свечка, мы сидели во время еды. Самый угол считался почетным местом. Тут же находилась полка, на которой помещалась библия и несколько брошюр по вопросам сельского хозяйства.

К задней части этой комнаты примыкали две маленьких спальни. Я попробовал было на следующую ночь устроиться в одной из них. Вместо матраса на кровати лежала целая груда овечьих шкурок и разного тряпья, в которых было больше всякой живой твари, чем хотелось бы. После этого я устроился на крыльце, выходящем во двор, где было как раз достаточно места, чтобы устроиться на ночлег. Рано утром ко мне на крыльцо стала карабкаться по ступеням хозяйская свинья. Она еще больше удивилась, увидев меня, чем я ей. После этого я забаррикадировал доступ на крыльцо и спал совершенно спокойно.

Хозяина моего звали Александром Петровичем Емельяновым. Он принадлежал к среднему типу крестьян, составлявшему большинство в деревне. Около пятой части населения составляла деревенская беднота. «Богатых» крестьян, как мне сказали, было не больше четырех-пяти.

Высокий, прямой и сильный, с короткой черной бородой, в сильно поношенном платье и высоких сапогах Емельянов напоминал одного моего старого доброго друга шотландца — смотрителя за дичью. Постепенно я убедился, что это был очень умный человек. Он умел хорошо читать. В церкви, куда я пошел в ближайшее воскресенье, его роль заключалась в том, чтобы читать Апостол. Он выходил из толпы вперед и читал громким, звучным голосом, стоя лицом к священнику. Он, очевидно, был весьма начитан в библии, и мог поддерживать спор на богословские темы.

Я всегда мог положиться на него, что высказываемые им сельскохозяйственные или политические суждения были им предварительно обдуманы. Он был любезен и услужлив, но это соединялось с некоторой сдержанностью и достоинством. Даже в своем собственном доме он никогда не вмешивался в разговор, когда говорили другие.

Жена Емельянова Мария была олицетворением гостеприимства. Она не садилась с нами за стол во время еды и редко вмешивалась в нашу беседу в другое время. Но она непрерывно услуживала нам, и ее лицо сияло улыбкой. Обыкновенно она была занята хозяйством в кухне или стригла овец. У нее был странный хриплый голос, результат какой-то горловой болезни, и когда мы ели, она находилась около нас и, как старая жирная кошка, своим тихим хриплым голосом мурлыкала нам свое «кушайте, кушайте». Она угощала нас блинами, кислым молоком, сыром, щами, рыбой, пойманной в соседнем озере, яйцами и иногда даже мясом. Я как сыр в масле катался. Мы все ели из одного чугунного горшка, только что вынутого из печки. Каждый из нас опускал в него свою большую, деревянную окрашенную ложку, какие продаются в Лондоне, как диковинка.

Семья Емельянова состояла из двух девочек десяти и пяти лет — Оленушки и Дуньки, — которые все время удерживались от душившего их смеха, который вызывал у них мой странный вид. Затем был еще, маленький мальчик Никола, лет около четырех, с серьезным лицом. Все они были в высшей степени почтительны с матерью, — я никогда не видел, чтобы она их бранила. Они ее называли мамушка, мамуш или, еще проще, «мам». Затем по соседству жила еще замужняя дочь. Был еще сын Сергей, но он в то время сражался в далеком Архангельске с англичанами. Никто не интересовался, с кем он воюет, ибо давно