Нечисть (первоначальный вариант) [Олег Васильевич Слободчиков] (fb2) читать постранично, страница - 3

забралась на высокий сундук, окованный ржавой жестью, и, болтая ногами в сползающих чулках, спросила: — А ты чей будешь? Не Марфин ли внук?

— Марфин! — сдержанно просипел я отвыкшим от человечьей речи голосом. На болоте все кричали друг на друга — по поводу и просто так, для куража и поддержки надлежащей злости. Я сбросил с груди кота и тоже сел. — Где она?

— А за речкой! — как о пустячном кивнула старушка и заколотила пятками по ржавой жести сундука.

— Давно? — спросил я, зевая.

— Скоро год!

Я подошел к печке, распахнул прогоревшую топку и стал ворошить угли кочергой, раздумывая, что так долго можно делать за речкой и как бы спросить об этом — чинно, несуетно и достойно.

— У нее там зимовье?

— Могила! — сказала старушка, опасливо метнув взгляд на почерневший образ в углу. — Устала жить да и померла… По-людски померла, непостыдно и безболезненно, на этой самой кровати, — добавила старушка смущенно.

— А где папаша? — спросил я, еще не успев опечалиться и понять, что бабку свою уже не увижу.

— Запил пуще прежнего и после сороковин ушел в тайгу. Вдруг еще и выйдет. Дольше пропадал.

От досады я чуть не плюнул в печку. Старушка по-своему истолковала мое расстройство и чаще заболтала ногами.

— Ничё, перезимуешь! Изба еще теплая. Если надо что поправить, так Домовой поможет.

— Кто такой? — спросил я, услышав странное имя.

— А пришлый… Ничё, хороший мужик, работящий: все в дом тащит, налаживает да строит. Хозяйство заводит. Вот только с бабами ему не везет: на днях опять с одной шельмой разводился. Крику было — на всю деревню… Ой-ой! — старушка испуганно скакнула с сундука, заметалась возле двери. Идет!

Дверь распахнулась, вошел молодой мужик с тонким, красным и влажным, как у кикимор, носом, встал на пороге, хмуро зыркнул по углам, не поднимая строгих глаз. Старушка, боясь протиснуться мимо него в дверь, накинулась на вошедшего с беспомощным отчаянием наседки, защищающей своих цыплят:

— Это наш, местный, пропавший Марфин внук!

Мужик поднял на меня чуть подобревшие глаза и перешагнул порог, пробормотав:

— Вижу, что не турист!

Старушка на одной ноге скакнула через половицу, обрадовалась, что не наступила на щель, прыгнула через другую и шмыгнула в дверь, на крыльцо, с крыльца — в крапиву и пропала там. Кот, азартно нацелившись на зашевелившуюся траву, прижимаясь к полу, просеменил следом и тоже выскочил за порог.

Мужик присел на корточки у стены, сворачивая самокрутку и, как мне показалось, намеренно не глядя на мой нос, не спрашивая имени. Он посидел так минуту-другую, мирно попыхивая дымком, и проворчал:

— Третьего дня туристов еле отогнал. Сучье племя! На дрова хотели дом растащить. — он хлюпнул носом, чиркнул спичкой, раскуривая погасшую было самокрутку, и сказал со вздохом: — Уж лучше я этот дом разберу да баньку из венцов сложу… — Тут он и вовсе подобрел, даже улыбнулся. — Живи себе, сказал миролюбиво. — Хозяйничай, туристов попугивай… Пакостят хуже мышей… Глядишь, и оживет еще деревенька. А то ведь совсем зачахла от безлюдья. — Он взглянул в запыленное оконце, поморщился. — Вот и Ведмениха идет на твой дымок. Святой человек: корову держит и всей деревне молоко в долг дает.

— А что это за имя? — насторожился я.

— Прозвище, — пожал плечами Домовой. — Имя у нее — хрен выговоришь и запомнишь… Меня тоже по документам Домном назвали. С чего бы и зачем разберись теперь. А в ее доме в старину Ведменев жил, баба Марфа его помнила. Теперь эту Элефантору, или как ее, Ведменихой за глаза называют.

В дом степенно вошла полнеющая женщина на исходе среднего возраста. Круглый зад ее был обтянут тонкими штанами, тяжелые груди под яркой майкой катались по круглому животу, за впалыми, беззубыми губами виднелся желтый, прокуренный клык. За женщиной по пятам следовал пес, уродливей которого я ничего не видел на своем веку. Казалось, этот выродок собрал в себе все собачьи и лесные крови: короткие кривые ноги, длинное змеиное туловище, большая обезьянья голова и огромный пушистый хвост, который торчал как поставленная на черенок метла. «Чтоб мне сивухой подавиться, — подумал я, если все болотные шишиги не походят на эту бабенку как родные сестры».

Но стоило Ведменихе улыбнуться, и я уже засомневался в этом; стоило ей заговорить — я стал прочесывать глаза: не иначе как мороком залепило их. Передо мной была улыбчивая и ласковая женщина с приятным голосом и с манерами, каких я на своем веку не видывал, она была из тех людей, о которых я слышал, что они есть на свете, но никогда не встречал.

— Ах, как славно, что вы к нам пришли и еще один дом не будет пустовать! — заворковала она, излучая глазами свет. — Милей и добрей вашей бабушки я старушек не знала и до сих пор в печали об утрате. — смахнула слезинку с глаз, всхлипнула и снова просветлела лицом. — Пойду принесу баночку молока вам на новоселье…

Ее пес не переступал порог и враждебно поглядывал на меня, тайком от хозяйки показывая