Перед жарким летом [Лев Воробьев] (fb2) читать постранично, страница - 119

вспыхнула у пальцев, прижгла...

— Анатолий Калинникович, что это вы делали?

Он быстро оглянулся. В углу, сложив руки на халате, сидела незамеченная Колосова. Белые ресницы ее помаргивали.

— Это заклинание. Люблю огонь.

— Мерами загорающийся и мерами потухающий?

— Точно по Гераклиту. Но есть люди, которые боятся огня...

Колосова поднялась и прошла мимо, как зачарованная, но и с какой-то опаской, даже со страхом. Фигура ее была мальчишеской — широкие плечи, очень тонкая талия, перехваченная пояском халата, узкие бедра. Горский мальчик. Только голые, с прошлогодним сходящим загаром ноги бутылочками были девичьими.

— Не забудьте в конференц-зал, — сказал Косырев, — пригодится, что услышите. А потом, Колосова, будет невероятно серьезный разговор.

Мелко заморгав ресничками, она согласно кивнула.

Над крышами соседних зданий, над кранами стройки широкими полосами вовсю светило солнце, поднимался парок... Задумался.

Когда-нибудь, когда чистая энергия водородного синтеза, которая бурлит в невидимых сосудах, в сжатии магнитных полей, выплеснется наружу, когда земные океаны дадут топливо на сотни миллионов лет, и Солнце зажжется на Земле, когда чистые реки потекут в чистейшие моря под обеспыленным, насыщенным кислородом воздухом, и наступит эпоха генерального освобождения от всего перегара, ото всех накопленных ядов, когда люди будут жить до исчерпания, сколько захотят, — от него, от Косырева, останется живая частица. Лишь бы сейчас сказать правду, защитить истину и — что́ бы ни случилось, победа или временное поражение — этого не перечеркнешь, не отменишь.

Из глубины памяти старичок-латинист поднял длинный лимонный палец. Dixi et salvavi animam meam. Сказал и спас свою душу.

До начала — взгляд на часы — пятнадцать минут. Он посмотрел сквозь щель, народу собралось уже много, хватит ли мест. Меньше, чем у Арутюнова, но все-таки сотня почти кандидатов и докторов наук, около двух сотен молодых сотрудников. Приглашенные. Разные люди, разные характеры. Большинство в белых халатах, в шапочках, толпятся, разговаривают. Скольких же ему удастся сегодня склонить, скольких? Как жаль и зря, что Лёна не увидит, не услышит. За столом, спиной к Косыреву, восседал Нетупский. Что-то спокойно, неторопливо писал, уши его розово просвечивались рампой. Сановито прошел, здороваясь, Евгений Порфирьевич, поднялся в президиум, лестница скрипнула. Нетупский пружинисто встал, пожал руку и сразу зашептал что-то. Ничего не подозревает о моральной оголенности, и хорошо. Значит, именно Евгений Порфирьевич пришел смотреть, кто перетянет, кто победит. Нетупский очень уж лип, Евгений Порфирьевич отстранялся, отодвигался, и вдруг по досадному и надменному его взгляду Косырев понял: раздражен. Нетупский тоже, видимо, понял, отодвинулся и сказал что-то такое и краткое, что на массивном лице Евгения Порфирьевича немедленно отпечатался интерес. Так-так. Еще раз взгляд обежал присутствующих. Шмелев, в белейшей рубашке, в широком галстуке, оглядывается войдя и кивает знакомым. Наш дорогой кибернетик Саранцев сверхмудро поднял голову к люстре. Юрий Павлович? Вот и Юрий Павлович, закрывая собой собеседницу, слушает склонясь, а с ней все здороваются, и он отступил, пропуская входивших. Бог мой, Лёна! Лёна, невозмутимая, сдержанная, будто и не отсутствовала ни дня. Пришла, молодец, пришла. Могло ли быть иначе? Озирается, поправила волосы, красавица, родная, бросила взгляд через сцену. Косырев отступил в тень. Сунула руки в карманчики халата, прошла вперед, на ходу обдав Нетупского, а заодно и Евгения Порфирьевича, ледяным взглядом; Шмелев взмахнул руками, вскочил ей навстречу. Нет, не ее, спящую, поцеловал Косырев сегодня утром. Всегда, каждодневно другая. Всегда загадка.

Подавляя дрожь ответственности, он тоже сунул руки в карманы халата. Дело лука — смерть, но имя его — жизнь. Крупным шагом пошел вдоль коридора.

«Велеозимь, — шептал он самозабвенно, — велеозимь». Быстро пройдя анфиладу верхнего коридора, вошел в контрастную темноту отсека боксов. Но в глубине, навстречу его шагам, открылась дверь, хлынул свет и вспыхнули человеческие глаза. Радость, страх предстоящего, доверие. В боковом солнечном свете глаза морской воды, — прозрачной, зеленоватой, прохладной, — глаза вмиг все понявшей Ольги Сергеевны.

— Видела сегодня приказ, — сказала она просто. — Ваша командировка окончилась.