Зелёная неделя [Максим Андреевич Далин] (fb2) читать постранично, страница - 3

сеящие бледный и призрачный золотистый свет. В обманной белесой мгле, поодаль от стен домов, виднелись взъерошенные силуэты берез, по колено в тумане; их юная листва успела раскрыться ровно настолько, чтобы источать аромат с особенной силой. В этом лунном и березовом настое все технические запахи, вся злая городская химия, весь бензиновый перегар — растворились бесследно. Окна не светились; лишь вдалеке мигала надпись «24 часа» над ночной лавчонкой.

Город благоухал далеким лесом — росой, которую ничья нога не сбивала с травы, водой заповедных рек и березами, березами, березами. Город казался туманным мороком; Зигфриду стало зябко.

На его беззащитную, лишенную привычной музыкальной брони душу свалился такой неподъемный груз образов, воспоминаний о неслучавшихся событиях, клочков каких-то прозрений, полуосознанных желаний и тоски по чему-то невнятно прекрасному, что Зигфрид растерялся. Ему срочно требовался фильтр.

В качестве фильтра отлично подошла совершенно осознанная мысль, выраженная словами: «Ночь какая-то идиотская… надо было меньше пить сегодня». Фильтр вошел в нужное место, отсеял запахи и миражи, и стало хорошо, будто эти слова все объяснили.

Зигфрид улыбнулся и огляделся. И оказалось, что он уже не один на улице.

Девочка с копной лохматых волос, выкрашенных в зеленый цвет, в черно-розовой куртейке, покрытой чешуей значков, и коротенькой юбчонке, весело смотрела на него.

Ей было лет пятнадцать, не больше. Зигфрида поразила ее прелесть, невинное очарование полудетского лица, стеклянная хрупкость фигурки — и нежное, млечное сияние ее кожи. Встретив взгляд ее громадных глаз, влажных, мерцающих мягко, как глубокая темная вода, Зигфрид невольно улыбнулся еще шире:

— Откуда ты, прелестное дитя?

Девочка рассмеялась. Ее смех плеснул ослепительными брызгами — и Зигфрида вдруг зашатало от этой малолетки. Она показалась ни с чем и ни с кем несравнимой, очаровательной, волнующей — хотя обычно Зигфрид не думал о юных самочках такими словами. Он сделал шаг вперед — и девочка приблизилась на шажок.

— Неужели вы — Зигфрид? — спросила она. — Певец? Это вас по телевизору показывали? Как интересно…

— Ага, — сказал Зигфрид, польщенный еще редким «узнаванием на улице». — Я Зигфрид, малютка. Познакомимся поближе?

— Познакомимся, — кивнула девочка. Она улыбалась, ее голос звучал флейтой. — Вы такой красивый… Из-за вас еще никто не умирал?

— Из-за меня — что?! — Зигфрид решил, что не расслышал.

Девочка хихикнула. Зигфрид краем глаза заметил мелькнувшие тени, огляделся — и увидал еще трех девочек. Они выглядели в точности как подружки первой: так же юны, такие же зеленые лохмы на контрасте с дивными, нежными, обольстительными личиками, такое же необыкновенное изящество фигурок — и это влажное свечение, которое излучали их тела, сочащееся, кажется, даже сквозь одежду. Заметив взгляд Зигфрида, девочки подошли ближе.

— Вы что, панки, что ли? — усмехнулся Зигфрид. — Почему волосы-то зеленые? Шампунь с зеленкой перепутали?

Серебряный хохот эхом отдался в темных стенах домов.

— Это венки! Это осока, осока! — венком из осоки помахали перед глазами. — Темно, да? Вы плохо видите, Зигфрид?

— Зачем — осока? — спросил Зигфрид ошалело.

— У меня — березовые веточки, — сказала четвертая девочка, вышедшая из тени, как из небытия. — Нравится, Зигфрид?

— Он еще не настоящая звезда, — насмешливо сказала первая. — Из-за него еще никто не умер.

— Что за чушь?! — рассердился Зигфрид. Он оглядывался по сторонам — и видел девочек, множество девочек. Они двоились и троились; они скользили из света в тень, хихикая, блестя чудными глазами, постукивая каблучками. Их бледные, восхитительные личики выглядывали из березовых ветвей. Смешки россыпью стеклянных шариков звенели в подворотнях, разбиваясь о стены. В этом хороводе лучезарных девочек, украшенных венками из молодой зелени, было что-то чудесное и жуткое разом.

— Ну как же! — хихикнула рядом красоточка, затянутая в атлас. — Из-за настоящих кумиров умирают. Если их любят. Как ты не понимаешь?

— Вот смотри. Я любила «Иванушек». Вены порезала, в ванне — ну вот, осока.

— А я — за «Tokio Hotel». Мы с подружкой с девятого этажа шагнули. Поэтому веточки, видишь?

— Считается, что осока — если утопишься, а веточки — если повесишься, но вешаться — это некрасиво, правда? Таблетки гораздо лучше. Ах, я так Юрочку Шатунова любила, так любила! Целую банку, таблеток сто, наверное — а запивала пивом…

— Зигфрид, хотите, я буду вас любить?

— Она — дурочка, не слушайте! Она — не из-за звезды, она — из-за одноклассника…

Зигфрид шарахнулся. Морок развеялся. Мертвая девочка, прозрачная, светящаяся — косточки черепа просвечивают сквозь зыбкую фарфорово-белую плоть личика — тянет тоненькие пальчики, между ними — перепонки, черный с блестками лак с ноготков облупился.

Венок из осоки на роскошных волосах, льющихся с плеч, текучих, как вода — и