Псинка [Надежда Всеволодовна Дмитриева] (fb2) читать постранично, страница - 2

удивительное дело, коли породистый пес умен и талантлив. А вот, хотите, я вам про одну дворняжку такое расскажу, что вы сразу от всяких своих пород откажетесь. Уж очень мне за дворняжек обидно стало, — добавляет он, усаживаясь поудобней.

Ребята приготовились слушать и сбились в кучку у письменного стола. Даже Лялька выползла из своего уголка и вскарабкалась на отцовское колено.

— Дело было давно, — начал отец, закуривая и ласково щуря на ребят усталые, окруженные сеточкой мелких морщин глаза. — Мне тогда было лет девять, а сестренке Галке только что, значит, минуло семь. Жили мы по зимам в уездном городишке, где отец работал в земской больнице, а летом переезжали на маленький хуторок Дубки, за двадцать пять верст от города, к дедушке Акиму Васильевичу.

Был дед Аким Васильевич большой чудак: на весь уезд слыл нелюдимом, ворчуном и великим собачником. Одной из его странностей было то, что он не долюбливал, однако, породистых собак и утверждал, что нет на свете собачьей породы, которая по верности и уму сравнялась бы с обыкновенной русской дворняжкой.

Мы ему, конечно, не верили, трунили над его чудным пристрастием и относились к дворняжкам без всякого уважения.

Отец наш тоже подсмеивался над дедом и каждую весну дарил ему по породистому щенку, так что в конце концов в Дубках развелся целый собачий питомник.

Весна в тот год наступила дружная, и в конце апреля, как только стаял снег и прошла полая вода, отправились мы с мамой и сестренкой Галкой в Дубки. Отец все лето оставался в городе и наезжал в Дубки изредка, больше проездом.

Дорога была плохая, ехали мы медленно и все подгоняли ямщика Федота: «скорей, да скорей».

Добрались наконец.

Дубки нас встретили попрежнему.

Когда наш рыдван, скрипя и переваливаясь по жидкой весенней грязи, въехал в дубковский двор, навстречу нам вырвалась целая стая лохматых, рыжих, черных и пегих псов, дружно облаивая нас на все голоса.

— Том! Шарик! Мушенька! — визжала Галка, вываливаясь из тарантаса и обнимая за шею своих приятелей.

Я тоже скатился с подножки в самую гущу скачущих и одуревших от радости псов, в то время как мама здоровалась с дедушкой и отвечала да его расспросы.

Когда первая радость свидания миновала, и псы поуспокоились, мы поднялись на крыльцо.

— А это кто? — первым долгом спросил я у деда, отряхивая налипшую на поддевку грязь.

Прямо передо мной, скривив лапы и умильно поглядывая на Акима Васильевича, топтался невзрачный тощий щенок неопределенной грязнорыжей масти.

— Да приблудный какой-то, — отвечал дед, ласково тыча щенка в живот кончиком сапога. — Приплелся неведомо откуда с неделю тому назад, да так и остался. Прижился.

— Тощенький какой, — жалостливо протянула Галка, такая же собачница, как и Аким Васильевич.

— Вся в деда пошла, — бывало смеялся над ней отец. — Самых шелудивых псов ей подавай. Скоро собачий лазарет в Дубках откроет.

Так случилось и здесь.

При виде приблудного щенка Галка исполнилась нежностью и, присев на корточки, начала его подманивать.

— Собачка! Собачушка! — чмокала она губами и прищелкивала пальцами.

Щенок нескладно, боком, косясь на нее, подошел и прилег животом на крыльцо, подметая неуклюжим хвостом ступеньки.

— Ах ты, псинка ты этакая! — причитала Галка и обхватила щенка за шею. — Псинушка глуу-пая…

С того и пошло.

Прозвали щенка Псинкой, и с первого же дня перешел он в неотъемлемое владение Галки.

Псинка росла не по дням, а по часам, и с первой же поры жизни в Дубках проявила необыкновенно геройские свойства собачьей своей души…

Началось вот с чего.

Надо дам сказать, что в Дубках существовал строгий порядок, заведенный испокон веков.

Дед Аким Васильевич занимался садом и огородом. Дама, как только переезжала из города, брала в свои руки бразды правления птичником и двумя коровами, в чем ей помогала рябая стряпка Анисья, а на нас с Галкой возлагались обязанности по кормежке дубковской песьей оравы.

Занимались мы этим делом охотно и очень серьезно.

Каждый день после обеда мы с Галкой отправлялись на кухню и собственноручно сливали в собачье специальное ведро жирные обеденные помои. Туда же складывались все хлебные корки, кости, объедки и подливалось снятое молоко.

Затем мы тащили ведро во двор.

А там уже рядком, высунув языки и заранее облизываясь, ждали все шестеро псов и умильно поглядывали на кухонные окна.

Я доставал из-под крыльца шесть плошек и расставлял их в ряд, а Галка, вооружившись щербатым половником, поровну разливала помои в каждую посудину.

Псы стояли смирно и, затаив дыхание, ждали команды.

— Пиль! — говорил я наконец, когда все было готово, и все шестеро стремглав бросались каждый к своей плошке.

Громкое чмоканье и чавканье оглашало двор.