Снегопад (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать постранично, страница - 4

нему Вольф, и нашарила рукой шампунь, — прости, но придется тебе потерпеть немного.

Бродяга согласно кивнул и даже зажмурился, словно знал, что пена может щипать глаза.

Если бы Энрико Максвелл был жив, он удивленно присвистнул бы, заглянув в два огромных чемодана своей сотрудницы. В одном лежала одежда: ряса, плат, джинсы, кожаная куртка, ремни и рубашки, нижнее белье и очень короткая розовая юбка. В карманах были распиханы журналы о музыке, оружии, и даже один глянцевый модный журнал, купленный от отчаянной скуки на каком-то полустанке в Римини. В другом можно было найти четыре метательных ножа (один из них — с гравировкой от отца Андерсона), два пистолета, ноутбук, кучу спутанных проводов, и пакет с чаем.

Путь Хайнкель пролегал от вокзала до супермаркета, в котором она намеревалась приобрести какую-нибудь еду — дома не было абсолютно ничего.

— Здравствуйте. Выкладывайте товары, пожалуйста… С вас двадцать евро ровно, — заученно произнесла кассирша в магазине, когда Хайнкель отправилась за покупками — о, вы тут новенькая?

— Я здесь росла, — ответила Вольф, стараясь не дышать на девчонку за кассой, — вернулась теперь. А зоомагазин где-нибудь есть?

— Да, недалеко от следующей остановки…

Через четыре часа Хайнкель, обвешанная пакетами и вся в снегу, ввалилась в квартиру. Пес поднялся с ковра перед диваном и приветственно вильнул хвостом. Один раз. Ни единого звука. Даже цокот когтей по паркетному полу он словно старался заглушить.

— Я купила тебе корма, — зачем-то сказала Хайнкель, раздеваясь, — и поводок. И ошейник. Надо будет придумать тебе имя, и отдать ошейник граверу, чтобы ты не потерялся.

Голубые немигающие глаза собаки внимательно созерцали кожаный ошейник. Хайнкель озадаченно присвистнула. Определенно, пса либо кормили хорошо, либо он знал толк в добывании пропитания — шея в обхвате у него была просто колоссальная. Однако состояние шерсти и неподрезанные когти… даже после помывки шерсть кое-где все еще висела неопрятными колтунами. Очевидно было — дома у него никогда не было.

Хайнкель очень любила собак. Ей доводилось работать с немецкими овчарками, которых натаскивали на вампиров, она знала, что такое «собачья верность» — но знала и редкую гордость, доставшуюся от каких-то диких древних предков. Ее новый друг был именно из такой породы. Даже умирая от голода, он не стал бы умильно закатывать глаза, подбиваясь под протянутую руку. А ведь наверняка пес проголодался — со вчерашнего дня он ничего, кроме хот-дога, не ел.

— Ладно. Вот, смотри, собачий корм. Для особо крупных собак. Для тебя, то есть. Ну? Понюхай… — несмотря на все старание пса изобразить энтузиазм, заметно было, что он не в восторге, — а чем мне тебя кормить?

Бродяга внезапно резко дернулся, и с коротким визгом стал неистово чесаться. Вольф вздохнула. «Вот, кажется, у меня дома капризный, блохастый, неизвестного происхождения щенок-переросток».

— Будешь пиццу? — спросила она через плечо, и только теперь в первый раз услышала голос своего нового друга.

— Арф! — сказал пес, и прекратил чесаться.

— Что? Значит, пиццу будешь? — усмехнулась девушка, — ого, да ты не гурман. Это замороженная пицца. Ее только люди могут есть. В ней полным-полно консервантов и прочей химии…

«Кому я это объясняю».

— Договорились, лохматый. Будем есть за одним столом. Но только не клянчить, чур!

— Погода обещает быть великолепной…

Хайнкель никогда не любила предрождественские телевизионные передачи. Все они были чересчур бодрыми, несколько даже истеричными — они словно говорили с экранов: «Эй, подруга, в твоем возрасте положено покупать подарки для мужа, детей, свекрови, и наряжать пушистую елку, и нежить на коленях маленькую белую болонку, а не разговаривать с мрачной дворнягой, потягивая пиво на полу!».

Но впервые в жизни Хайнкель Вольф встретила столь благодарного собеседника. Может, это третий литр пива, может, одиночество — но ей казалось, пес не просто смотрит на нее, но и внимательно слушает, и прекрасно все понимает.

Квартира после жильцов. Когда-то Хайнкель сразу после колледжа, переехала сюда. Здесь было немного пустовато, то есть, мебель стояла на своих местах — и диван старенький, и два гардероба, и даже антресоли до сих пор остались в кладовке. Но чувствовалось некое запустение — неуловимый запах покинутого хозяином дома. Теперь предстояло обживаться заново.

Хайнкель начала с того, что купила пива, запаслась сигаретами, и достала старые фотоальбомы.

— Вот смотри, это мои фотографии, — отхлебывая пиво, сообщила Хайнкель своему молчаливому товарищу, — вот какая я была. Красиво, да? Тогда носили такие платья дурацкие. Чем пахнет? Проявителем, наверное, — пес чихнул, —