Женя Журавина [Ефим Яковлевич Терешенков] (fb2) читать постранично, страница - 2

холодная синь да темная глубь. А волны идут и идут — не переждать, не сосчитать. Кого оставили, кого догоняют — поди спроси! Не скажут, не ответят. И молодежь быстро угомонилась, сгрудилась на корме в плотный кружок; кто присел, кто прислонился к соседу.

Начиналась новая самостоятельная жизнь, пути расходились; а куда приведут и что ожидает там, в конце пути? Годы учения, забот и опеки родителей, контроля педагогов — все это позади; теперь будут сами определять свои поступки и сами за них отвечать. Единственным учителем становится жизнь, собственный опыт, а это наставник строгий, переэкзаменовок не дает и на второй год не оставляет.

Было их в группе пять человек, и все разные: три девушки, окончившие педучилище, дети рабочих, все из одного поселка Смоленской области; а юноши Колесов и Гребнев из Смоленска, окончили Московский пединститут, дети педагогов, Гребнев — сын учительницы начальных классов, Колесов — сын директора школы.

Девушки не походили друг на друга, а скорее дополняли одна другую. Женя была порохом, душой всякого начинания; Соня Свиридова — труженицей, прозаиком и практиком, — она без всякой просьбы подруг выполняла за них всю работу, когда они жили в общежитии: мыла полы, посуду, стирала белье; Катя Крупенина, мечтательница и ленивица, казалась беспомощным существом, которая без своих подружек не могла ни на что решиться. В то же время в ней было что-то обезоруживающее: удивительная мягкость, застенчивость и задушевность. Это был ребенок, которого никто не мог обидеть; наоборот, всякому хотелось сделать для нее что-нибудь приятное.

Женя первая нарушила молчание:

— Ребята, а в поезде интересней, правда? Море устроено не так. Я бы вот тут справа поставила островок с домиком, а слева — пусть бы тянулся берег, но только ближе, и все бы дома, дома, окнами на восток, и все бы люди, люди, лодки, пароходы, трамваи...

— Согласны, Женечка! Переделывай! — отозвался Колесов. — Какая-то синица, как утверждает Крылов, хотела море сжечь, а переделать — пара пустяков.

— Ох ты!.. Я синица, а какая птица ты? Я на деле докажу, что я ничего не боюсь, а ты боишься. Ты хотел остаться в городе, а мне — куда угодно.

— В городе легче заниматься наукой: библиотеки, институты, клубы, театр. Это много значит!

— Когда я получил назначение в Приморье, — сказал Гребнев, — побежал в библиотеку. Там мне предложили томик Арсеньева. Вот кто любил этот край! Без любви так не напишешь. В каникулы пойду по его следам. На целое лето. Здесь еще можно сделать множество открытий.

— Теперь вы не узнаете тех мест — край изменил свое лицо, — заметил я. (Я ехал проверять школы Ольгинского района).

— Товарищ инспектор, а вы давно живете в этом крае? — спросила Женя.

— Да уже лет двадцать.

— Ого! А мне-то всего восемнадцать! — сказала она с притворной грустью. — И вы ни разу отсюда не убегали?

— Я этот край ни на какой другой не променяю.

— А что у вас хорошего? Цветов нет, птицы не поют, леса угрюмые, реки сердитые, а люди, как сычи: отвечают тебе, точно через забор, — канючила Женя. — Посмотрели бы вы у нас! У нас все ласковое: и лес, и река, и поле, и... моя мама...

Патриот Приморья, я хотел рассказать, как много здесь и цветов, и птиц, как стремительны реки, буйны и веселы леса, как много душевных людей, но меня перебил Гребнев.

— Главное — это климат!

— Помешался на климате! — сказал Колесов.

— Ты — литератор, что ты в климате понимаешь! Ты скажи мне, сколько здесь тепла и влаги, и я тебе скажу все остальное. География — как часы: все одно с другим связано; а главная пружина — климат.

— А мне климат нипочем, потому что на душе у меня жарко, — не унималась Женя. — Когда я уезжала, мама говорила: «Замерзнешь там, как пичужка! Ну кто тебя там такую слушать будет? Куры заклюют». А я ей: «Не беспокойся! Сама всех заклюю! Раз меня поставили, все обязаны слушаться...» И никакого климата я не боюсь. Везде же люди... Ну, один не признает Женьку, другой признает и поможет. Вообще, все хороши и все хорошо, а Женька — лучше всех. Ведь я никому не желаю зла и хочу, чтобы все и всем было хорошо. Скажите, что еще надо?

— О, много, Женечка, много. Представь себе, что твое «хорошо» вот ему кажется плохим, что он хочет совсем другого.

— Ничего, Сережка, подобного! Хорошо то, что хорошо всем. И с правдой надо шагать в ногу. Мой папа так и учил: «Шагай в ногу с правдой — не оступишься. Она поддержит...»

* * *

Второго сентября пароход вошел в бухту Ольга. Бухта — уютный дворик, — казалось, сама заманила пассажиров. Таких, как она, на побережье раз-два и обчелся: спокойная стоянка, высокие гористые берега; ни волнам, ни ветрам доступа сюда не было; бухта, как домовитая хозяйка, сама приглашала сойти на берег.

— Ну вот и приехали! — сказал Колесов. — Располагайтесь, ребята, по-домашнему, всерьез и надолго. А тут недурно. Жаль, от города далеко. Без театра я не могу...

— Уже приехали?! —