Мертвый штиль [Ричард Хамиет] (fb2) читать постранично, страница - 2

снесло две брам-стеньги и надломило мачту. Командир неистовствовал.

Повернули назад и вернулись обратно в Монтевидео. Едва успели стать на якорь, как и этот экипаж весь до последнего человека бежал. Люди кидались вплавь, не дожидаясь даже, чтобы успели спустить шлюпки. Прошло не меньше недели, прежде чем мы снова подняли якоря. Всю неделю капитан оставался на берегу, а когда вернулся на судно, то, глядя на него, можно было сказать без ошибки, что он все время шибко пил. Кроме того, мне показалось, что в нем было на этот раз что-то странное, как будто он с чем-то внутренне боролся. Помню, ночью он стоял на корме, всклокоченный, с волосами, нависшими на лоб, и разговаривал с рулевым, а сам не спускал глаз с Монтевидео. Он был, по-видимому, чем-то расстроен, потрясен и находился в нерешимости, и это делало его еще более свирепым. Две снесенные брам-стеньги не вразумили его; он продолжал идти на зло ветру и непогоде, которая всю эту ночь ревела и выла вокруг нас. Около двух склянок, во время утренней вахты, у нас снесло фор-марс, который с немалой силой рухнул на палубу. Наш низкорослый боцман, стоявший тут скрестив ноги и смотревший на это разрушение, увидев меня в дверях парусной каюты, хрипло проворчал, обращаясь ко мне:

— Иди к командиру и скажи ему, что у нас фор-марс снесло.

Это поручение было мне не по вкусу, но я все же пошел на корму, едва удерживаясь на ногах, потому что судно наше с трудом боролось с расходившейся бурей, да еще теперь, когда у него снесло марс с передней мачты.

Командир сидел в кают-компании совершенно одетый и пил кофе. Он представлял собою в эту минуту довольно жалкую фигуру — в засаленной фуражке, сдвинутой на затылок, и потертой заношенной куртке, облекавшей его длинное костлявое тело. Против него сидел его старший лейтенант — человек уже старый и уживчивый, как морской пес, привыкший всегда поджимать хвост.

— Фор-марс снесло, сэр, — доложил я.

На это командир только молча кивнул мне головой в знак того, что он слышал, и поставил свою чашку на стол с каким-то удивительно странным выражением в лице. Казалось, будто он почувствовал какое-то облегчение.

— Нет смысла бежать от того, что суждено, — сказал он, — все равно не убежишь.

Судно кидало из стороны в сторону. Временами оно как будто вздрагивало всем корпусом, когда зарывалось слишком глубоко носом. Командир, видя, что его чашке грозит беда, поспешил спасти ее, взяв со стола, и другой рукой подпер свой небритый подбородок.

— Я говорю, что от судьбы не уйдешь, мистер, — обратился он снова к своему помощнику, как-то особенно грозно крикнув эти слова, так что тот с испуга даже вскочил со своего места.

— Совершенно верно, сэр — отозвался он, а я подумал про себя: «От чего это он старается уйти? От какой судьбы?»

— Когда море уляжется, — обратился он снова к помощнику, — прикажите перевести судно на другой галс; мы пойдем обратно в Монтевидео.

И теперь он почему-то усмехнулся.

Придя снова в Монтевидео, мы поставили новый фор-марс и наскоро набрали новый, уже третий за это плавание экипаж. На этот раз даже и толстобрюхий парусник не захотел больше плавать на этом судне, и когда наступила ночь, навязал себе на голову свой узелок, спустился по якорной цепи и отправился вплавь на берег. Ночь была лунная, и я долго следил, как его жирные белые плечи ныряли и белели между волн. И вдруг я почувствовал себя великой персоной. Если командир не наймет другого парусника, так все это дело останется на моих руках, а я с ним справлюсь, я это знаю. Так как я считался мастеровым, то, работая в продолжение дня, я всю ночь был свободен, не стоял на вахте, не исполнял никаких работ, не участвовал ни в каких сменах и нарядах и спал по ночам, как барин, беспробудным сном. А потому, случилось так, что я спал крепким сном, когда мы в третий раз вышли из Монтевидео. Наш кок — у нас был новый кок, американец, родом из Филадельфии — на другой день рассказал мне все, что произошло в эту ночную вахту, когда я спал.

А произошло нечто совершенно необычайное: наш командир привез с собой на судно жену. И, как уверял кок, в этом не могло быть никакого сомнения, так как наш новый «стюард» (слуга, буфетчик) был свидетелем брачной церемонии, состоявшейся на берегу. Командир совсем обезумел; он щегольски выбрился и причесался, надел мундир с иголочки, воткнул цветок в петлицу и вообще вел себя, как сумасшедший — и все это ради этой маленькой женщины.

— Там, на берегу, он положительно красивый мужчина, — говорил кок. — Но я никогда не видел его на берегу, и потому мое представление о нем было совершенно иное. Однако, приглядываясь к нему ближе, я готов был поверить, что он мог быть красив и изящен, потому что, при всей его грубости, в его манере и движениях было известное благородство, сказывавшееся и в походке и в осанке этого человека. Несомненно также, что он был много выше по образованию, чем большинство его товарищей по службе; я видел у него в каюте книги, которые большинству моряков были бы