На суше и на море - 1981 [Джанни Родари] (fb2) читать постранично, страница - 2

сказал весело:

— Такая вот арматура. Интересуетесь — заезжайте с заходом солнца домой, вместе повеселим душу.

Древнейшая на земле музыка…

Вечером гроза повредила электролинию. Старик поставил в бутылку свечу и при ней разложил на столе богатство свое — пищики, сделанные им самим из веточек, волчьего лыка. Он крепил, их к рожку, пробовал, поясняя:

— Этот — играть с баяном, этот — под балалайку, этот — с роялей в паре, этот — для кардиона. А этим баб по утрам подымаю с постелей.

Далее шел рассказ о том, как, где и с каким успехом играл цастух на рожке.

— На эту музыку спрос большой. В Москве на концерте как дунул — все: ах! — и рты поразинули. В Ленинграде играл, в Калинине, тут, у себя, на свадьбах, ну и коров в лесу этой музыкой собираю.

Веселое балагурство пастуха-музыканта слушала, прислонив голову к печке, его жена Лидия Матвеевна. На замечание: «Нет, наверное, в округе человека веселей вашего мужа» — она, согласная, улыбнулась:

— Он у меня огонек…

Старику без года семьдесят. Пастушество начал с девяти лет.

— Мы, зубцовские, все пастухи. Из других мест в отхожий промысел шли плотничать, портняжничать, шли пильщиками, официантами, сапожниками. А мы — пастухи. Сотнями уходили на лето к Москве и под Тверь. И все знали: зубцовский — значит пастух… Вот такая была арматура.

Девятилетним мальчишкой с новым кнутом и узелком пышек осилил Сергей Красильщиков путь с Верхней Волги почти до Москвы — полторы сотни верст пешим ходом. И вот пятьдесят лет — пастух. Были в этой работе и перерывы. Перед войной освоил трактор. Воевал в танке. После войны в колхозе «Сознательный» был бригадиром и председателем. Однако главная линия жизни — пастух.

— Я скажу, профессия самая хорошая, ежели кто понимает. Ну, конечно, дождички неприятны, и просыпаться надо следом за петухами — тоже не сладкое дело. Зато уж все твое на земле: видишь, как солнце всходит, как птица гнездышко вьет, как. зверь в лесу обитает. Небо, травы, день без конца и вся духовитость земли как будто для тебя созданы. Ходи и радуйся. Пастуха-то всегда считали почти что нищим, а я посмеивался: богаче меня и нет никого на земле! Вот такая арматура…

Сейчас пастуху и платят исправно: четыре сотни целковых — да я не пастух, а полковник! Однако радость, как прежде, вижу не в деньгах. Семьдесят за плечами, а я весь день на ногах — молодым не угнаться. Весел. Здоров, хотя и клюнут железом дважды — в живот и в руку. В зеркало гляну — глаза, как у подпаска, с блеском. Чарку могу опрокинуть. Всегда компанию поддержу. И вижу, что нужен в людском обороте. Ну и, конечно, вот дом, жена, дети, внуки. Чего же еще желать человеку?

У печки в прежней позе тихого согласия стоит жена пастуха. В открытое окно к свечке летят мохнатые мотыльки. Старик, подбирая нужные пищики, вспоминает одну мелодию за другой: «На диком бреге», «Калинка», «Прощай, радость, жизнь моя» и кое-что из «своего сочинительства».

— Эту утром обычно играл. Эту вот в полдень — себя подбддрить и чтобы коровы не разбредались. А это — вечер; солнце садится — пастух веселится. Такая вот арматура. Инструмент, глядите сюда, проще и некуда. Коровий рог, к нему, гляди-ка, трубочка из рябины вся в дырках — по ним пальцами прохожусь — ну и пищик. Однако дуньте-ка, что получится?.. Во! На рожке и раньше не каждый пастух играл. На рожке труднее, чем на гармошке. Оттого и плату пастух-рожечник получал иную, чем безголосый пастух. И при найме непременно тебе вопрос: играю ли на рожке? Особо этим бабы интересовались. И конечно уж, им угождал: под рожок просыпаться — приятное дело… А теперь я на много губерний остался, пожалуй, один. Меня уже можно за деньги показывать.

Нашу беседу со снисходительным любопытством слушает сын пастуха Сергей, такой же веселый и откровенный, как и отец.

— Ха, чепуха какая — рожок. Да появись с этой музыкой в ПТУ — засмеют…

— А ты появись, появись! — горячится старик. — Ты появись! Ревом, понятно, кого удивишь?! Ты появись с музыкой. Вон, погляди, смеются там или нет?

Вблизи избы пастуха на бревнах и на скамейках в полутьме августовского вечера сидят люди, явно привлеченные звуком рожка.

— Дядя Сергей, «Меж крутых бережков» можно?

— Вон, слышишь, просят? Слышишь: «Меж крутых бережков»? И так всегда. Заиграл — сейчас же люди. И всегда тебе благодарные.

Старик отыскал нужный пищик и сел поближе к окну.

Он сыграл «Меж крутых бережков», потом «Катюшу», потом по просьбе женского голоса «Хуторок». И под конец по-свойски весело крикнул в окно, в темноту:

— Концерт окончен, пора на насести!

Мы вместе с Сергеем-младшим стали собираться на сеновал.

— Выпейте молока на ночь, — сказал пастух, принимая из рук жены большую стеклянную банку.

Пока пили, старик опять незлобно и, видно, не первый раз вразумлял сына:

— Смешон не рожок. Смешно, что ты от этих пространств, от этой вольности в таксисты хочешь