Деревенская околица. Рассказы о деревне [Иван Владимирович Булах] (fb2) читать постранично, страница - 2

ЧЕСТЬ ИМЕЮ

ТРИНАДЦАТОЕ ЧИСЛО

Иван Терентьевич Плетнёв давно на пенсии. Как вернулся в сорок третьем с фронта с пустым рукавом, так никуда работать и не устраивался. А до войны работал в колхозе и считался мастером на все руки. К тому же был удачливый охотник и рыбак.

Вначале ему было трудно, непривычно. Схватит топор — чувствует, что и обрубок культи тянется, аж плечо поведёт. А руки-то и нет! По первости психовал, а как опамятуется, так и успокоится. Понимал, что неудачливых на войне было больше, кто совсем загинул, а его покалечило, но жить можно даже и с одной рукой. Потому ко всему приловчился, нужда всё заставит делать.

Пока продолжалась война, ходил в колхоз помогать: то на сенокос, то на заготовку дров. Хоть и с одной рукой, а совестно не помочь. В колхозе с темна до темна надсажались одни бабы со стариками да ребятишками. Сперва не всё получалось, психовал, злился. Дёргает пилу, — лесина сырая, напарник парнишка лет тринадцати, пилу то и дело заедает. Бабы, глядя на это, украдкой плакали. А что сделаешь, всем тогда было не легко, — война.

Но жизнь берёт своё, оженился. Без вссяких затей зарубили курицу, сварили лапшу, и пришла родня. Ещё нашлась бутылка самогона, вот и вся свадьба. А немного погодя с отцом и молодой женой поставили не ахти какой, но зато свой домишко. Ни без того, — помогала родня. И потекла тихая размеренная жизнь.

Сам себе сладил немудрёную приспособу, мог червяка на крючок насадить, а по осени даже боровка разделать. Ещё топориком приловчился тюкать, сена там накосить корове, — это всё по нужде. Но больше любил охотничать и рыбалить, да ещё собирать грибы. Каждый год сдавал в сельпо до двух центнеров боровиков и груздей, да таких, что заготовитель руками разводил:

— Вот тебе и безрукий дядя Ваня!..

Жил тихо, мирно со своей Кузьминичной. Усадьба чистая, ограда покрашена, словом всё по путю. Видать, на войне такого нагляделся, что хватался за жизнь хоть и одной рукой, но крепко. Работал как каторжный. Чуть утро, он уже с коромыслом воду с речки таскает. Поливает огород, пропалывает, двор метёт. Ни у кого ничего не просит, не канючит и не козыряет инвалидской книжкой и боевыми наградами. Всё сам. За это его и уважали.

Но была у Ивана Терентьевича одна странность — разговаривать с самим собой. Согласитесь, такое редко бывает. А причина, видимо, в том, что он всё один да один, то на реке, то в бору. К тому же последнее время жена прихварывала, а к старости стала малость глуховата и не очень разговорчива. Вот и наладился он разговаривать сам с собой. В нём как бы уживались два человека — один здраво рассуждал, критиковал и задавал вопросы, а второй отвечал и порой даже спорил. Да ещё как! И главное, это не было рассчитано на постороннего слушателя.

Пил он редко, разве что по случаю, но зато раз в месяц выпивал обязательно. И выпадало это всегда на тринадцатое число. Но тому был повод, даже не один. В этот день он получал пенсию, — это раз, а ещё в августе сорок третьего после Курского побоища полковой хирург Василискин оттяпал ему руку, в аккурат тринадцатого числа, — это два. Тогда хирург ещё и пошутил:

— Не горюй солдат, остальное-то всё при тебе в исправности. И ребятишек настрогать успеешь, и ещё наработаешься. Вот только на фортопьянах играть уже не сможешь. Это факт.

Давно это было, но ужас первых дней, когда кроме физической боли всего корёжило от сознания, что он — калека, ефрейтор Плетнёв помнит до сих пор… да разве такое забудешь.

Вот и сегодня подошло тринадцатое число. Иван Терентьевич получил на почте свою законную пенсию и сразу пошёл в сельмаг. Купил внучатам кулёк конфет-подушечек (внучата каждое лето гостили у него с бабкой) и, понятное дело, бутылку водки. Домой её целую никогда не доносил, хотя и старался. Жена его первое время ругала, даже стыдила, а потом махнула рукой.

Но как он боролся с соблазном и чертовским искушением, об этом стоит рассказать. Обычно он немного постоит на крыльце магазина, послушает, что говорят мужики про колхозные дела, покурит с ними за компанию и не торопясь шёл домой. Отойдёт немного, выберет местечко где побезлюдней, присядет под чьей-нибудь оградой и начинается беседа с самим собой. Но как!

— Ну что, Ванька! Надо бы принять малость хлебной слезы, ради случая. Всё-таки — пенсия. Как ты думаешь?

— С чего пить? Или праздник какой? — отвечает собеседник, — Или ты как подзаборник будешь прямо из горлá дудонить?

— Мы народ не гордый. Берём и пьём на свои кровные. Мы к хрусталям не привыкли и можем даже из горлá. Вот невидаль.

— Потерпи немного, дойди хоть до дома, пять шагов осталось, и празднуй с закуской. Из стакана, как все люди.

— Ну, ты даёшь! С закуской! Меня благоверная только и ждёт. Что ты! Враз конфискует. Хренушки. Учёный.