Валерий Брюсов_ЮПИТЕР ПОВЕРЖЕННЫЙ_(Повесть IV века)_1934-020 (Глас А.Л.№2) [Валерий Яковлевич Брюсов] (pdf) читать постранично, страница - 3

чем ехать к комулибо из реторов, учился ещё у лакторского
грамматика Агапита, грека по рождению,
но Римлянина по языку и по духу, почитавшего себя очень ученым и похвалявшегося, что он ни в чем не уступает реторам. Агапит, в самом деле знал многое, но
уроки его вряд ли были полезны для всех
его слушателей, так как он постоянно от-

влекался в область чистой реторики и
нам, мальчикам, всего охотнее толковал
творения великих поэтов и ораторов или
развивал перед нами учения философов.
Но мне, по счастию, были даны от господа
бога хорошие способности и умение все
схватывать и понимать быстро, так что за
те полтора года, что я посещал Агапита, я
всё же успел научиться у него многому и,
— хотя позднее не закончил вполне образования в реторской школе, по праву уже
не мог почитать себя невеждою. Впрочем,
способствовало тому и то обстоятельство,
что в нашем деревенском доме была
большая библиотека, которую я, будучи
любознателен и рано пристрастившись к
чтению, прочел едва ли не всю.
Впрочем, пусть читатель не подумает, что
всё мое детство было посвящено учению
и что в ранние годы меня ничто, кроме

книг, не занимало. Напротив того, я был
ребенком скорее шаловливым, летом неустанно упражнялся и в верховой езде, и в
охоте, и в рыбной ловле, в игре в трох, в
кубарь и в треугольник, умел быстро бегать, ставить силки для птиц, владеть самострелом и домой нередко возвращался
с синяками, полученными мною от падения или даже в кулачном бою со сверстниками. Отец смотрел на мои проказы
снисходительно, потому что силу тела почитал наравне с силой ума, и останавливал мою мать, когда опа начинала попрекать меня словами: «Женщины этого не
понимают». Однако столь же рано предался я проказам иного рода, о которых ныне
должен говорить со стыдом, но о которых
не хочу умалчивать, так как решил писать
здесь о себе всю правду: я разумею раннее мое увлечение женскими прелестями.
Мне все говорили, что я был мальчик кра-

сивый, и позднее женщины не раз меня
сравнивали, по лицу и осанке, с богом
Меркурием, как его изображали художники, — и вот мне ещё не исполнилось десяти лет, как одна из рабынь, живших у нас в
доме, вечером завела меня к себе в спальню. После того много было девушек среди
наших служанок, с которыми я соединялся
в недостойной связи, а в городе, учась в
школе, и посещал с товарищами тех женщин, что продают свои ласки за деньги, и
не всегда умел противостоять соблазнам
тех мужчин, которые, в свою очередь,
пленялись моей отроческой красотою.
Пусть судит мои давние прегрешения господь бог, я же скажу, что такова была
жизнь и всех других юношей нашего круга.
И мой отец, человек нравственности строгой, от которого не могли укрыться мои
похождения, не видел в них особого зла,
так как и сам до конца дней легко подда-

вался женским обольщениям и не пропускал случая позабавиться с красивой рабыней, хотя любил мою мать истинной супружеской любовью.
К сожалению, то, что в первой юности было действительно только проказами, с годами перешло в проступки более важные.
Одною из причин того было мое особое
положенно в нашем городе, развивавшее
во мне грех гордости. Так как семья наша
весьма почиталась, как в самой Лакторе,
так и в окрестностях, то ко мне все относились также с почтением, как к сыну
видного человека, члену местной курии.
Кроме того, наше имущество, которое,
быть может, и показалось бы незначительным в Риме или в Италии, представлялось для местных жител ей целым богатством, отец же никогда не отказывал
мне в деньгах, с самого моего раннего

детства. Наконец, я всегда был впереди
товарищей по успехам в школе, да не уступал им ни в силе, ни в ловкости. Таким
образом я рано приучился считать себя
человеком выдающимся, предназначенным к чему-то высшему, и находились люди, даже пожилые, которые не стыдились
поддерживать во мне такое самомнение,
льстя мне ради разных своих соображений. Как бы опьяняемый лестью и постоянными удачами, я уже ни в чем не желал
остаться вторым, но стремился всегда
быть первым, не только в успехах по учению, но и в щедрости, в победах над женщинами, в попойках и в других, не очень
невинных, забавах молодежи. В то же
время и на сверстников, и даже на всех
жителей нашего города я смотрел несколько свысока, почитая себя и умнее и
ученее их и тяготясь тем, что моя жизнь
пока протекает в безызвестности.

Неизвестно, однако, как направилась бы
вся моя жизнь, если бы я сам, своим недостойным поведением, не изменил всего
её течения (1). Дело в том, что на предложение отца остаться ещё на год в Лакторе
и посещать школу грамматика Агапита,
прежде чем ехать к кому-либо из реторов
в Бурдигалы, я согласился охотно по одной особой причине. Была тогда в Бурдигалах одна матрона, из достойной семьи и
замужем за достойным человеком (имени
её, однако, я здесь не назову), которая
также нашла меня достаточно