Олдос Хаксли. Луденские бесы. (Huxley A. The Devils of Loudun)_1952-020 (Глас А.) [Олдос Хаксли Huxley A.] (pdf) читать постранично, страница - 3

исключениями смотрелись оазисы культуры и свободной мысли. В
остальном же преобладала удручающая атмосфера бездуховности и провинциализма. Богатые заботились только о деньгах и собственности, страстно рвались к почестям и привилегиям.

На две, самое большее три тысячи платежеспособных клиентов, нуждавшихся в юридических
услугах, в Лудене приходилось двадцать адвокатов, восемнадцать стряпчих, восемнадцать
судебных исполнителей и восемь нотариусов.
Время и энергия, остававшиеся от погони за
прибылью, растворялись в повседневности: радостях и тревогах семейной жизни, перемывании косточек соседям, религиозных обрядах и
ещё — ибо Луден был городом, разделенным на
два лагеря — теологических дискуссиях. Во
время пастырского служения отца Грандье в городе не произошло ни одного события, которое
свидетельствовало бы об истинном благочестии
прихожан — во всяком случае, история подобных сведений не сохранила. Духовной жизнью
бывают увлечены лишь люди исключительные,
которым по внушению свыше доподлинно известно, что Бог — начало духовное, и потому поклоняться Ему следует не умом, а сердцем.
Впрочем, наряду с изрядным числом ничтожеств
и негодяев, имелись в городе Лудене и жители
добрые, добропорядочные, искренне веровав-

шие в Господа и отличавшиеся неподдельной
набожностью. Однако святых тут не водилось —
то есть таких людей, одно присутствие которых
является неопровержимым доказательством
вечности бытия и сливается в унисоне с Божественным Основанием всего сущего. Пройдет
ещё шестьдесят лет, прежде чем святая переступит городскую черту. Луиза де Тронше, после
множества физических и духовных испытаний,
найдет пристанище в луденской больнице, где
будет помогать страждущим. Вокруг этой женщины сразу образуется очаг энергии и духовности. Люди всех возрастов и сословий будут стекаться к ней, чтобы узнать о Господе, чтобы получить совет и помощь. «Нас здесь слишком
сильно любят, — писала Луиза своему прежнему
духовнику в Париж. — Это внушает мне стыд; когда я говорю о Господе, люди приходят в такое
волнение, что разражаются рыданиями. Меня
страшит то, что своими действиями я заставляю
их любить меня все сильнее и сильнее». Ей хотелось бежать из города, спрятаться, но она
стала заложницей всеобщей любви. Иной раз,
когда Луиза молилась, больные исцелялись. Все

были уверены, что выздоровлением они обязаны
святой, а та приходила в ужас и сгорала от стыда. «Если бы я и в самом деле совершила хоть
одно чудо, — писала она, — я сочла бы себя проклятой».
Несколько лет спустя её перевели из Лудена, и
окошко, через которое город озарялся неземным
сиянием, померкло. Вскоре религиозное рвение
пошло на убыль, забота о духовной жизни угасла. Луден вернулся к своему всегдашнему состоянию — точно такому же, как двумя поколениями раньше, когда сюда прибыл Урбен Грандье.
С самого начала общество в своем отношении к
новому кюре разделилось на две половины.
Большинству представительниц более благочестивого из полов молодой священник пришёлся по нраву. Его предшественник был полным
ничтожеством, а этот пастырь имел цветущий
вид, был высок, отменно сложен, держался важно и даже (по словам одного современника) величественно. У него были большие темные глаза, из-под берета выбивались пышные черные

кудри; высокий лоб, орлиный нос, подвижный,
красногубый рот. Прибавьте к этому остроконечную бородку, напомаженные усы на манер
двух вопросительных знаков, и перед вами, читавшими «Фауста», предстанет Мефистофель —
только миловидный и несколько полноватый, а
умом если и уступающий Сатане, то самую малость.
Привлекательной внешности сопутствовали хорошие манеры и природный дар красноречия.
Грандье умел одарить собеседницу изящным
комплиментом, да ещё и присовокупить такой
взгляд, который грел душу жарче слов — в особенности если дама была недурна собой. Довольно скоро стало ясно, что новый пастырь
проявляет к прихожанкам не вполне пастырский
интерес.
Та серая, предрассветная эпоха может быть названа Эрой Респектабельности. На протяжении
всех средних веков официальный кодекс католической церкви и реальный образ жизни её
служителей не имели между собой ничего общего. Трудно найти хоть одного средневекового

или ренессансного писателя, кто не был бы преисполнен убеждения, что все попы — от высшего прелата до последнего монашка — склонны к
непотребству. Разложение церковного сословия
повлекло за собой Реформацию, а та, в свою
очередь, Контрреформацию. После Тридентского
собора скандальное поведение понтификов стало уходить в прошлое и к середине семнадцатого века окончательно сошло на нет. Даже епископы, единственным достоинством которых
было то, что все они, как правило, были младшими сыновьями знатных семейств, стали пытаться вести себя прилично. За нравственностью низшего духовенства теперь