После войны [Александр Остапович Авдеенко] (fb2) читать постранично, страница - 45

корабле, когда служил в Баку, в пограндивизионе, — грамота об этом есть. Спустя минуту он ответил очень серьезно: «Разок напугался. Напугался, что не выйдешь, Ксенюша, за меня замуж». Ну, что ж, Васенька, придется испугаться еще раз — когда скажу тебе на причале… Ладно, довольно. Пора на работу.

Небо в плотных, непробиваемых тучах и высокое-высокое. Свинцовое море до горизонта исполосовано барашками. На причале — никого. Прибой густо шумел, клокотал у причальных свай, у камней, у нефтяной вышки на песчаной косе. Шторм вроде немного поутих? Отжимаемые моряной, над прибрежьем, поселком, плавневыми камышами суматошно летали козары и утки — чернеть, красноголовки. Ветер срывал с Ксении платок, норовил распахнуть полы пальтишка. В палисадниках рдели листья дикого винограда.

Встречные молча кивали Ксении или, как заведующий холодильником даргинец Алибеков, произносили: «День добрый». «День добрый», — произносила и Ксения, и ей чудилось на лице у Алибекова, мужичины на девяносто кило, мальчишечья усмешка. Конечно, посмеиваются, что она дура, ненормальная, трясется о муже, бегает на причал.

Справа и слева белели жилые домики из плитняка, островерхие лабазы, колхозная контора. Ксения переступила через рельсы — и рефрижераторные вагоны были белые, чистенькие. И магазин был беленький, чистенький.

Покупатели уже топтались у дверей: два подростка и женщина в телогрейке и с перевязанной щекой. Подростки были рыжие, как подсолнухи, и нетерпеливые: в школу надо, опаздывают. Они набрали хлеба, сахару и конфет и выскочили, хлопнув дверью. Женщина, морщась от зубной боли, глазела на продукты, ворчала:

— Батоны куда подевалися?

— Трудности в нынешнем году, неурожай, — сказала Ксения.

— Трудности! А ежели я от черного-то отвыкла, напрочь отвыкла…

Потом в магазин боком протиснулся Ромка Тертышин — дядя в бахилах и длинный, тощий, с маленькой головой, нареченный за это Гвоздем без шляпки. Тот самый, который размахивал финкой в клубе после кино о Циолковском. Наутро, протрезвев, он приходил к Василию, бормотал сумрачно: «Спасибо, от греха отвел меня… Мог пырнуть кого спьяну-то, сдуру…» Гвоздь без шляпки — непутевый мужик, запивоха, по пьянке на спор разгрыз стакан, проглотил осколки и теперь болеет; он угрюмый, мрачный, разговор у него отрывистый, грубый, и только когда речь о водке, черты его мягчеют и говорит он ласково, нежно: водочка.

— Давай, девка, пару бутылей. Водочки московской…

Ксения с удовольствием не продала бы водку забулдыге. Но это будет нарушение принципов нашей торговли. А вот так нарушения, пожалуй, не будет, а если и будет, то небольшое:

— Продам лишь одну бутылку.

— Ты чего, девка? — Гвоздь без шляпки удрученно таращится, кряхтит.

— Указание получила. Из центра.

— Не слыхал про таковские указы…

Ксения сама не слыхала, но повторяет упрямо:

— Из Махачкалы распоряжение.

Гвоздь без шляпки обидчиво сует в брючный карман бутылку с блестящей фольгой на горлышке.

А потом пожаловала Соня Рабаева. Приемщица рыбы. Из горских евреек: матовое лицо и угольные брови. Это броская, опасная красота, вызывающая у Ксении неприязнь и настороженность. Гибкая, осанистая, горделиво потряхивая пышной аспидной шевелюрой, Соня глядела мимо Ксении и тыкала пальцем с рубиновым перстеньком:

— Килограмм сахару. Килограмм масла.

Голос гортанный, страстный.

Ксения насыпала в кульки сахарный песок, резала сливочное масло и думала: «Гордая девица! А нам ведомо: вместо бигуди для завивки использует пузырьки из-под лекарств, на них накручивает волосы… Смехота! И еще ведомо: на Василия пялится, когда он причаливает — как же, влюблена. Ну, конечно, в Василия можно влюбиться: сильный, добрый, надежный, такие на счастье попадаются. И пялится Сонечка на него, а он на нее ноль внимания и не повернется. Потому что от меня, от Ксении, от своей жены, взгляда не может отвести. Так он любит меня! Он признавался: «Не представляю, как я прежде жил без тебя. Ты — моя судьба!» Я — его судьба. А ты, Соня Рабаева, того не замечаешь, что ли?

Покупатели шли один за другим, реденькой, но нескончаемой цепочкой. Хлопала пружиной дверь, ей отзывалось звяканьем оконце, и отзывались мгновенной дрожью на полках консервы, стеклянные банки с компотом, винные поллитровки. Перед глазами, как маятник, колебалась стрелка весов, Ксения отпускала товар, получала деньги, сдавала сдачу и все время, внутренне напрягшись, прислушивалась к разговорам покупателей. И наконец услышала то, что ей нужно:

— Сейнера́ на подходе!

Вздрогнув, она сказала: «Извините», сняла халат и объявила перерыв на час: люди неприметно посмеивались, не спорили, принимая ее порядки, потерпим, зато после переработает лишку.

Выпроводив покупателей, Ксения повесила на дверях замок и, прямая, напряженная, зашагала по улочке. Чавкала суглинная грязь, в палисаднике, под ореховым деревом, тужась, кукарекал петушок, у калитки хрюкал поросенок, и на хребет ему сыпались