Смотритель животных [Владимир Макарович Шапко] (fb2) читать постранично, страница - 2

то что тяжёлая, но… но очень грязная. Ведь приходится убирать клетки, чистить, извините, дерьмо за животными… И потом, работа у нас сезонная. Пока приедем, пока как-то обоснуемся – а уже и уезжать пора. Осень. Холода… Отправляемся назад. Или в Среднюю Азию, или в Крым…

– Знаю, – кивнул Ратов.

– Вы что? – работали у нас? – вскинулся Акрамов. – В нашей системе?

– Нет! – излишне поспешно вырвалось у Ратова. – Не работал!

– Вот видите… А говорите…

Смотрели на клюющую птичку. Синица закончила на полу, вспорхнула, снова начала делать Ратову частенький веерок, упорно желая долбануть-таки его… Но, попугав, опять передумала и унырнула из вагончика наружу. Ратов приглаживал волосы, про себя матерясь.

– Каждый день прилетает, – с гордостью сказал Акрамов. – Как по часам…

– Птица… – подтвердил Ратов. – Прикормлена.

Акрамов смотрел на него, как смотрят на человека, который не верит в чудеса… Потом, постукивая карандашиком стол, Рашид Зиятович Акрамов думал. Южное чёрное лицо его с красными губами напоминало жаровню.

– Не тяжело будет?.. – Акрамов кивнул на больную, в ортопедическом ботинке ногу Ратова, которая походила на круто взнятой дзот.

– Нет. Всего лишь третья группа. Такие работы допустимы.

– Так, так, – всё стукал карандашик на столе.

Створку окошка покачивало. Акрамов смотрел туда. Словно там всё ещё оставалась энергия улетевшей птички…

Только свернул на улицу Крупскую, как сразу увидел Ковалову. Соседку Люськи. Старуха Ковалова шла навстречу с резкой своей перевалкой. Активно уволакивала за собой и хозяйственную сумку на колёсиках, и свои больные ноги. Ратов думал, что не узнает, не вспомнит, пройдёт. Отвернул лицо в сторону.

– Стой, Альбертка! – вскричала Ковалова. Ратов остановился. – Ты когда рубль двадцать отдашь? – Как будто не год прошёл, как занимал, а неделя. Вся в морщинах, зараза. Как хоккейная морда.

– Ты чего, Альбертка, оглох?.. Ну-ка давай рассчитывайся! С места не сойдёшь!

Пришлось доставать, отсчитывать. Держи, Маресьев! Ковалова задёргала сумку и свои больные ноги дальше. Захохотала на всю улицу: «То-то Люська сейчас обрадуется!..»

Вот зараза. Плохой знак.

В эти минуты ничего не подозревающая Люська Козляткина раскатывала тесто на столе в кухне своего домика по улице Крупской. В широком окне вдруг увидела Альбертку. Альбертку Ратова. Сворачивающего прямо к её дому. Сворачивающего с чемоданом!

В следующий миг уже была во дворе, уже бежала к калитке. В домашнем платьишке, косоногенькая.

– Ну-ка давай назад! Заворачивай немедленно! Москвич сраный! –Непримиримо взмахивала ручкой: – Давай, давай, нечего тут! – Схватилась даже за штакетину калитки: граница на замке! Головёнка Люськи Козляткиной с косицей округлостью своей походила на крутящееся на земле артиллеристское ядро с дымком. Стрельнутое из пушки. Однако широкий закруглённый лоб её постоянно собирался в морщины. Постоянно думал. Как наигрывающая сама себе гармошка: – Это что же будет? Этот пан Дрочило опять будет меня сигаретами жечь?.. Н-не выйдет! Н-не дамся!

– Да тихо, дура!.. – Ратов толкнул калитку, откинув Люську. С чемоданом впереди себя, как с тараном – ввалил. – Вон. В сарае буду жить.

– А кур куда денешь, идиот? Кур?! – Из сарая слышались самодовольные всполохи-квохты кур, благополучно выкидывающих свои яйца.

– Найдёшь куда. Пятнадцать хрустов буду платить. – И, видя, как углублённо заиграло всё на лбу Козляткиной, Ратов подвёл черту: – В общем, убери там. Раскладушку поставь… А я в баню пока схожу… С дороги…

– Иди, иди, потрясись там с дороги. В душе перед дыркой. В Москве-то негде. А здесь-то благодать!

– Тихо, сволочь!.. Н-на деньги и заткнись!

Ратов хлопнул калиткой. А Люська… а Люська Козляткина пнула оставшийся чемодан.

В то памятное историческое для сотрудников зверинца утро, собрав всех у конторы, Рашид Зиятович Акрамов сказал не без торжественности:

– Вот, товарищи, это наш новый сотрудник – Альберт Константинович Ратов. Прошу, как говорится, любить и жаловать!

Ратов стоял перед всеми в великом ему рабочем халате, халате до пят, с поджатыми ручками – как суслик возле утренней норки.

Кругом было много солнца. Из парка свисал на вагончик уже потёршийся плюш двух дубов. И десять мужчин и три женщины смотрели из тени на Ратова молча, без всякого воодушевления. Один, высокий, с маленьким ротиком, вдруг сказал: «Не долго мучился котёнок в высоковольтных проводах». Сказал, на взгляд Ратова – как в лужу пёр.... Двое-трое прыснули. Остальные точно не услышали этих дурацких слов.

Ратов начал решительно засучивать рукава халата. «Разжарило барыню в нетоплёной бане!» – тут же выдал с маленьким ротиком. На этот раз засмеялись все. Тоже смеясь, Акрамов говорил Ратову:

– Не обижайтесь, Альберт Константинович. И не обращайте внимания. Это наш Пожалустин так всегда шутит…

У Пожалустина ротик-дырочка был как у скворечника. Как у гнезда дуплянки. «Вся порода винохода, только дедушка рысак», –