Аника и птицы [Алексей Анатольевич Притуляк] (fb2) читать постранично, страница - 2

малиновое варенье, сало или мёрзлая рыба, которая нравилась ей больше всего, если только не дать ей оттаять, а грызть, пока она схвачена льдом.

    Утром она выходила из дому, чтобы посмотреть, не кончилась ли зима и не едут ли родители. За ночь намерзало столько птиц, что маленькие тельца синиц тут и там зеленели на снегу. Аника собирала ледяные комки птичьих тел и закапывала в снег у калитки, чтобы они могли дождаться в нём весны, когда проснутся черви и землеройки и похоронят их. Моментально замерзавшей рукой она сметала в подол платья мёртвых птиц с карниза, на котором пичуги надеялись отогреться, прижимаясь к тёплому дому — они не знали, что печь давно уже не топится и никакого тепла дом не даёт, сметала вместе с инеем и нанесённым за ночь снегом, а тех, что были ещё живы и лишь утратили волю к жизни, относила в комнату к бабушке и клала их на одеяло рядом со спящей. Вскоре птицы отогревались, оживали и даже принимались щебетать и порхать по комнатам. Аника открывала окно, давая им волю, но птицы не улетали — не улетали, и всё тут. К февралю, который выдался особенно жестоким, в доме жило уже три десятка, не меньше, любопытных синиц, суетливых воробьёв и хмурых, вечно чем-нибудь недовольных ворон, решивших, что в тёплом доме им будет проще пересидеть тяжёлые времена. И количество их медленно, но постоянно росло, так что теперь, если бы даже все птицы этого мира умерли, не пережив убийственной зимы, то те, которых приютила Аника, могли возродить пернатую породу, чтобы она снова заполонила парму и небеса и наполнила мир звуками.

    А родители всё не приезжали. Быть может, они замёрзли где-нибудь в дороге, со страхом думала Аника. А может быть, они просто забыли дорогу на хутор. День за днём она сидела у заиндевелого окна и прижимала к нему указательный палец, раз за разом, отпечаток за отпечатком, наблюдая, как образуется под ним и медленно растёт прозрачное влажное пятнышко, пока пальцу не становилось нестерпимо холодно, и она меняла его на другой и продолжала своё занятие, пока всё стекло не оказывалось покрыто проталинами, и тогда она терпеливо пыталась сосчитать получившиеся отпечатки, похожие то ли на заячьи следы, то ли на диковатые пустые глаза странного небывалого животного, и то и дело сбивалась, потому что более-менее уверенно она могла досчитать лишь до десяти, да и то не каждый раз. А вокруг сидели вороны, синицы и воробьи, и бездумно и сонно поглядывали на неё, или дремали, или думали о чём-то своём, или лениво пересвистывались и перекаркивались.

    А бабушка всё спала и спала.

    Как-то в январе вороны выклевали бабушке глаза. Аника не видела, когда они это сделали, заметила только, что бабушкины веки запали в пустые глазницы, отчего она приняла странный потусторонний вид. С тех пор Аника перестала почитать ворон, хотя раньше относилась к этим суровым птицам с особенным уважением, поскольку считала их умными, гораздо умнее себя.

    Так шли дни, недели и целые месяцы. Родители не приезжали. Бабушка не просыпалась.

    А в марте приехал старый Тылко, бабушкин сын — невысокий, сухонький, седой, молчаливый — пришёл от станции на лыжах, с рюкзаком за плечами, отмахав за три часа двадцать вёрст с гаком, это в его-то возрасте.

    Он всегда приезжал в марте, пока река ещё не проснулась, и до острова можно было дойти на лыжах. Когда река стряхнёт с себя сон, а с ним и лёд зимы, до хутора уже никак не доберёшься, если не будет у тебя лодки. Или нужно будет ждать, кричать и махать руками, пока бабушка случайно не заметит человека на берегу и не усядется в свою лодчонку, чтобы отправиться за гостем и доставить его на остров. А в другой раз Тылко приезжал уже к осени. Или вообще не приезжал больше, потому что путь не ближний, а дома и своих дел хватает.

    В рюкзаке Тылко оказались уже кем-то ношенная шаль, три бутылки водки, большая пачка любимого бабушкиного табаку, немного леденцов и две пары новых ботинок на весну-лето — бабушке и Анике. А ещё было много брикетов сухих супов, каш и киселей, консервы и чай.

    — Вот как, значит… — сказал Тылко, войдя в малую комнату и увидев спящую бабушку. — Давно?

    — Ы-ы-эээ… — ответила Аника.

    Это всё, что она умела сказать, да и то если прикладывала некоторые усилия. Потому что немая.

    — В декабре, значит… — покачал головой Тылко. — А нынче у нас март?.. Март. И как же ты всё это время одна?

    — Ы-ы…

    — Вот, значит, как… — задумчиво повторил Тылко, прикидывая, наверное, что́ теперь следует делать.

    Он подошёл к кровати, смахнул с одеяла пару задремавших воробьёв, поправил под головой бабушки подушку, расправил подол платья.

    — Остывает, — сказал он, пощупав лежавшую на одеяле руку. — Всю зиму тебя, значит, грела, пока меня не дождала. Понятно дело.

    Он положил большие пальцы на бабушкины веки, понажимал, ощупал, осмотрел, покачал головой. Потом огляделся, осуждающе взглянул на ворон, рассевшихся по притолокам

    — Надо было завязать ей глаза, — сказал он, не глядя на