О сильных мира того [Владимир Леонидович Дуров] (fb2) читать постранично, страница - 7

с «благодарности». Не подмажешь — не поедешь.

И старушенка, кряхтя и вздыхая, поднимает верхнюю юбку и вынимает из нижней платок, в уголке которого «подальше» запрятаны в узелке завернутые медные пятаки.

Отдаст она последние гроши чиновнику, небрежно опускающему их в стол и получает необходимую справку.

И бредет назад по большому залу, разделенному прямой линией ковровой дорожкой, мимо высоких барьеров, мимо столов с согнутыми фигурами, мимо сотни шкафов, битком набитых делами в синих обертках.

Скрипят чиновничьи перья, горбятся годами согнутые чиновничьи спины, растет гора исписанной бумаги под руками синих вицмундиров с застывшими как у мумий лицами, этих старух канцелярских крыс, с прилизанными постным маслом височками, нюхающих табак и вытирающих бритые подбородки красными бумажными платками.

Направо и налево — столы… столы… столы…

С презрением смотрят они на просителей: мужичков в лаптях, дряхлых деревенских старух с почтительно согнутыми спинами, и меняют выражение только для большебородых купцов и домовладельцев в долгополом кафтане и сером армяке, у которых всегда наготове «благодарность».

И надменный вид этих канцелярских крыс сразу меняется, как только в конце зала дрогнет стеклянная дверь, ведущая в кабинет начальника, и курьер быстро распахнет ее… Тут спины пригибаются низко к столу, как по мановению волшебного жезла, а перья быстрее забегают по бумаге…

Душно, невыносимо душно было в этом зале, и я в нем задыхался от старой чиновничьей плесени, отводя душу только в шутках и в дружбе со швейцаром Осипом, с которым подружился, узнав про его любовь к животным, особенно канарейкам, для которых он в свободное время обтачивал палочки для насеста.

III. Забытые силуэты

Огарев, обер-полицеймейстер г. Москвы, был дружен с моим крестным. Предо мной встает его высокая фигура с висящими низко, крашеными и длинными, как у Тараса Бульбы, усами.

Он бывал у нас часто запросто и от души хохотал, когда я, мальчик, копировал походку, манеру и жеманство общей знакомой жены жандармского полковника Дениса.

Когда мы удирали с братом в цирк, Захаров жаловался Огареву, и тот грозил собственноручно выдрать через мокрую тряпку с солью.

Впоследствии, когда я работал уже во вновь устроенном на диво всей Москве каменном здании цирка Соломонского, на Цветном бульваре, — Огарев говорил, встречаясь там со мною:

— Мальчишку знаю с детства и с детства у него пристрастие к цирку, и никакие просьбы его воспитателя и никакие мои угрозы не помогли. Так, видно, суждено.

Моя дрессированная собачка Бишка заставила говорить о себе всю Москву.

Она показывала публике новый номер: сидя на задних лапках, она сама у себя брала из лапки в зубы папироску и делала вид, что курит; она решала на арене арифметические задачи, брала разложенные цифры, по заданию публики. Все эти новинки цирка приводили публику в восторг и казались ей чудом.

В этот вечер мне особенно горячо аплодировали, и я получил серебряный портсигар с надписью «талантливому дрессировщику» от Смирнова.

После представления в буфете со мной познакомился молодой в то время присяжный поверенный Смирнов.

Этот блестящий адвокат в разговоре со мной был робок и очень смущался. Предложив мне выпить, он с первых же слов, видимо, стесняясь и путаясь, наконец, высказался яснее:

— Знаете… мне бы хотелось… если бы вы согласились… я был бы вам очень благодарен… сеттер у меня гордон… хотелось бы его отдать вам в дрессировку.

Он помолчал и совсем тихо и робко добавил:

— Видите ли, я, в сущности, не знаю, возможно ли этому выучить, и я прошу вас не смеяться, если вам мое предложение покажется несуразным. Первое, это я должен вас просить выучить собаку перестать бросаться на меня, когда я возвращаюсь из суда отучить его от бурных ласк, когда он царапает лапами мой фрак. Это, я думаю, вам будет нетрудно. Но вот, чего бы мне хотелось — это… это… это… Вам, быть может, покажется странным, чтобы гордон во время нашего обеда или ужина становился передними лапами на спинку моего стула и зорко следил за всеми обедающими, а когда кто-нибудь из нас нечаянно уронит салфетку, ложку и вилку, — он должен тотчас же поднять предмет подать тому, кто его уронил.

Я, улыбаясь, ответил ему:

— Этот последний номер считаю трудным, но для меня, возможным. Только, — тут я стал в свою очередь запинаться, — для этого мне необходимо обедать и ужинать каждый день по два раза и непременно с компанией.

— Ага, — понял Смирнов и тут же мне вручил довольно изрядную сумму на обеды и ужины, как задаток.

И вот началась моя дрессировка.

Выучить собаку служить за столом для меня было пустяки. Как только накрывался стол и гремела посуда, гордошка тотчас же становился задними лапами на спинку стула и с нетерпением ждал, когда мы сядем обедать.

Аппортировка — уменье поднять ножик или салфетку — была для меня азбукой; труднее