Большое солнце Одессы [Аркадий Львович Львов] (fb2) читать постранично, страница - 81

протискиваясь сбоку в толпу, срамили ее и упорно требовали совести.

Они пробились к гробу, когда произносил свое последнее слово представитель московской общины ребе Ихиль Файдыш. Он говорил о благочестии Иосифа Диаманта, о его самоотверженном служении людям, о его мудром сердце и сладостных, как стихи Иегуды Галеви, словах богу и людям.

— Ибо, — возвысил внезапно голос гость из Москвы, — он был подобен мудрецам,

— Ибо, — воскликнул Ихиль Файдыш, — он и в старые годы подобен был мальчику, который

— Но воля господа не подвластна суду человеческому, и чередование дел господних люди называют временем. И пришло время…

Голос Ихиля Файдыша дрогнул и в бесконечной тишине кладбища вдруг послышалось высокое и хрупкое, как всхлип ребенка, "ойй…”, и рыдания живых встряхнули землю мертвых, и качнулись гранитные дубы с обрезанными ветвями, и звякнули цепи на оградах, и отворились железные дверцы.

На крученых пеньковых канатах, толстых, как корабельные концы, четыре могильщика спустили гроб с телом Иосифа Диаманта на дно ямы. Потом, после первых одиноких комьев земли, брошенных руками людей, в яму полетели тяжелые пласты глины, срезанные лопатами.

Оранжевое солнце, за дальней стеной кладбища, опершись на землю, незаметно взрезало ее, погружаясь в грунт.

Было шесть часов вечера — рабочий день на кладбище закончился. Кладбищенский сторож со своей собакой ходили между памятниками — так они ходили каждый вечер, прежде чем запереть ворота.

Люди возвращались домой. Те, кому в город, разбрелись по автобусам. Те, кому на Заставу, пошли пешком — мимо суперфосфатного и "Автогенмаша”. Те, кому на Слободку, тоже пошли пешком — через пустырь и поселок завода имени Октябрьской революции.

Люди устали. Они думали о делах, которые не успели сделать сегодня. Они думали о делах, которые завтра уже нельзя будет не сделать. Они думали о ребе, который забрал у них этот день и который даже при жизни не мог бы подарить им ни одного дня сверх того, что отпущено.

И не было у них печали. А, собственно, допытывались они друг у друга, о чем печалиться? О кончине ребе? Но ребе прожил восемьдесят два года, община платила ему триста рублей в месяц, три тысячи старыми. Кроме того, были еще праздничные, поминальные и по особому случаю. Когда ребе было под семьдесят, он женился вторично — на молодке, ровеснице своей дочери, и была эта молодка на голову выше ребе Иосифа и вдвое шире него в плечах. И выпить, говорят, они были оба не дураки. И не только вишневку, и не только в вечер после йом-кипур — судного дня.

А вообще, мы волочимся, как на похоронах. Надо ускорить шаг — завтра на работу. Завтра суббота. Шабес.

Да, кстати, вот этот из Москвы, говорят, будет новым раввином.

Ой, оставьте, какой может быть раввин в Одессе после старика Диаманта.