Лиловый цветок гибискуса [Чимаманда Нгози Адичи] (fb2) читать постранично, страница - 3

подносила к губам. Один глоток. Чай всегда был слишком горячим и обжигал мне рот, а если на ужин у нас мама готовила что-то остренькое, мой несчастный язык горел весь вечер, но я не расстраивалась, потому что знала: чай прижигал меня папиной любовью. Только сейчас отец не позвал нас сделать глоток любви. Он вообще ничего не сказал и поднес к губам свою чашку с чаем.

Джаджа встал на колени рядом с мамой, расправил церковный бюллетень, который держал в руках, превратив его в импровизированный совок, и положил на него осколок фарфора.

— Осторожно, мама, ты можешь порезаться, — сказал он.

Я потянула себя за косу под черным воскресным шарфом, чтобы убедиться: это не сон. Почему они, Джаджа и мама, ведут себя как обычно, как будто ничего сейчас не произошло? И почему папа так спокойно пьет чай, словно Джаджа только что не нагрубил ему? Я медленно повернулась к лестнице и стала подниматься — пора снять красное воскресное платье.

Переодевшись, я подошла к окну в спальне. Ветви индийского ореха росли так близко, что, не будь на раме серебристой москитной сетки, я могла бы протянуть руку и сорвать с них листочек. Плоды, похожие на колокольчики, привлекали пчел, и те с шумом врезались в сетку. Я слышала, как папа поднялся к себе, чтобы подремать в самую жару. Закрыв глаза, я ждала, что он позовет Джаджа или что брат сам поднимется к нему. Прошло несколько тягучих, наполненных тишиной минут. Я открыла глаза и, прижавшись лбом к жалюзи, стала смотреть в окно. В нашем дворе хватило бы места на сотню людей, танцующих атилогу^[10], причем танцоры могли бы сободно крутить сальто и приземляться на плечи других танцоров, составляя живую пирамиду. Двор ограждал высокий забор, опутанный поверху спиралями колючей проволоки, по которой шел ток. За забором проходила невидимая отсюда дорога и едущие по ней машины. Сезон дождей только начался, но цветки франжипани, высившихся вдоль стен, уже наполнили воздух своим до тошноты сладким ароматом. Высаженный за узловатыми деревьями ряд пурпурных бугенвиллий, подстриженных так ровно, что они казались искусственными, обрамлял въезд во двор. А возле дома кусты гибискуса протягивали друг к другу унизанные яркими цветами ветви, словно обмениваясь лепестками. Сонные бутоны только начали распускаться, и большинство цветов пока еще были красными. Эти багряно-пурпурные гибискусы постоянно цвели, хотя мама часто срезала бутоны, чтобы украсить церковный алтарь, а уходящие гости обламывали унизанные цветами ветви на пути к своим машинам.

В основном гибискусы срывали члены маминой молитвенной группы. Я однажды видела из окна, как женщина вплетает цветок себе в волосы. Даже правительственные агенты, двое мужчин в черных пиджаках, которые совсем недавно приезжали к нам, не остались равнодушны к цветам. Они прибыли на пикапе с государственными номерами и припарковались рядом с кустами гибискуса. Уехали они довольно быстро. Позже Джаджа сказал, что они хотели подкупить папу и что он сам слышал, как они говорили, будто их пикап битком набит долларами. Тогда мне показалось, что Джаджа что-то напутал, но я все равно иногда вспоминаю его слова. Представляя пачки иностранных банкнот, я никак не могу решить, где они могли лежать: в нескольких маленьких коробках или в одной большой, такой, как от холодильника.

Когда вошла мама, я все еще стояла возле окна. Перед каждым воскресным обедом она давала Сиси указание положить чуть больше пальмового масла в суп и чуть меньше карри в рис, и пока папа отдыхал, приходила меня расчесать. Она садилась в кресло возле двери на кухню, а я устраивалась на полу так, чтобы моя голова оказалась между ее бедер. Несмотря на то что в просторной кухне всегда были открыты окна, мои волосы отлично впитывали ароматы специй. И потом, поднеся к носу косичку, я могла различить запахи супа с егуси^[11], утази^[12] или карри. Правда, в этот раз мама пришла без сумочки, в которой хранились расчески и масла для волос, и она не пригласила меня спуститься с ней вниз. Она только сказала:

— Обед готов, ппе.

Мне хотелось сказать ей, как мне жаль, что папа разбил ее статуэтки, но вместо этого я произнесла:

— Мне очень жаль, что твои статуэтки разбились, мама.

Она быстро кивнула и покачала головой, чтобы показать, что эта утрата ее не расстроила. Но я знала, что это не так. Раньше я не понимала, что происходит. Вначале из родительской спальни раздавались звуки, напоминавшие громкий стук в дверь, а потом мама выходила оттуда. Я не слышала ее шагов по лестнице, но каждый раз, когда до меня доносился щелчок открывающейся и закрывающейся двери в столовую, я понимала, что мама спустилась туда. И если я шла за ней следом, то находила ее стоящей возле этажерки со смоченным мыльной водой кухонным полотенцем в руках. С каждой фигуркой балерины она проводила по меньшей мере четверть часа. Я никогда не видела на лице мамы слез. Вот и прошлый раз, всего две