Без белых роз [Елена Иосифовна Селиванова] (fb2) читать постранично, страница - 3

республики приезжали к нему люди за помощью.

Как-то в пятницу в кабинет Токарева пришел пожилой мужчина.

— Я Шаталин из Саратовской области. Хочу похлопотать за сына. Не то чтобы он не виноват, но потерпевшие сами не ангелы.

Стоит взволнованный. В одной руке — шапка, в другой — целый ворох бумаг:

— Жалобу мою отклонили. Хочу к самому председателю попасть.

— Сразу к председателю? И заместителю его даны большие права, — мягко поясняет Федор Лукьянович.

В дверях появляется секретарша.

— Проводи этого товарища к заместителю на прием. Не будем же человека до понедельника держать!

— Спасибо, товарищ Токарев! — говорит Шаталин, пятясь к двери.

— Да не за что! Решать-то буду не я, а заместитель. Только вы и у него не вздумайте спиной дверь открывать, когда уходить будете. Вы же рабочий человек! А у рабочего чувство собственного достоинства всегда должно быть. Как, впрочем, у каждого человека.

— Опозорил сын-то меня, вот и согнулись плечи. Сын-то мой, а ум-то свой, выходит, — сказал посетитель, закрывая за собой дверь.

…В приемной людей поубавилось. Только слышно, как одна посетительница советовала соседке:

— Ты прямо к Токареву иди. Он не отмахивается, на другого не перекладывает. Первый раз прихожу к нему, начинаю от царя Гороха. Он слушал-слушал, да и сказал напрямик: «Что, мол, у вас случилось сейчас-то?» — «Сейчас-то, — говорю, — дети обидели. Для всех у меня было место — и на полатях, и на печке, когда росли; теперь и я у них во всех ордерах значусь, а жить негде. Нужна была, пока внуков нянчила, а нынче один к другому посылает». Вмешался Токарев. Уж не знаю, что он там сделал, только детей моих как подменили. Теперь живу спокойно.

— Сегодня-то зачем пришла? — вмешалась вторая соседка.

— А спасибо сказать надо? — рассердилась старушка.

И вспомнились мне слова Федора Лукьяновича: «Житейская мудрость — дело наживное! Было бы желание понять человека и помочь ему. Было бы желание выслушать».

…Немало лет прошло с той поры, но и по сей день благодарна я Федору Лукьяновичу за то, что он, мой учитель, научил меня по-настоящему слушать чужую беду.

Дом на косогоре

Стоит на косогоре добротный двухэтажный дом. Низ — каменный, верх — бревенчатый. Двор под навесом. Во дворе сарай с сеновалом, гараж. Высокие тесовые ворота.

Перейдешь по мостику, а там рукой подать до многоэтажного городка автомобилестроителей с Дворцом культуры, кинотеатрами, рестораном, стадионом. Яркие плакаты призывают хранить деньги в сберегательных кассах.

А Нагина Зарипова и без этого призыва хранит их там. Вернее, хранила. Ежедневно, придя с работы, подоив коров и напоив телят, она загоняла скот в сарай и, закрыв ворота на засов и замок, поднималась на второй этаж дома. Плотно сдвигала занавески и садилась подсчитывать, сколько процентов набежало от всего ее капитала. Она любила срочные вклады. Положишь десять тысяч. Незаметно пробежит год. Глядишь, а тебе, как с неба, триста рублей в карман. Для нее, стрелочницы на железной дороге, это трехмесячный заработок.

Последние годы, когда дочь с сыном, окончив техникум, уехали из дома, они с мужем никуда не ходили. Ни они к соседям, ни те к ним.

— Чего зря лясы точить? Работы, что ли, дома нет? Лучше пуховый платок на продажу свяжу. Оно доходней и сплетен меньше, — рассуждала Нагина.

Муж ей не перечил и в ее дела не вникал. Он знал свое: убрать за скотиной, заготовить сено, принести воды и ежедневно покупать в магазине несколько буханок хлеба. Остальное в доме было свое: парное молоко, творог, сметана, масло, мясо, картошка и разный там шурум-бурум, как говорил он про овощи и фрукты.

При доме сад — десять соток. По весне, как расцветут яблони и груши, вишня и слива, кружит голову медовый запах. Обнимет Хабир жену, как когда-то в молодые годы, и ничего и никого ему больше не надо.

— Уж дочь на выданье! Постеснялся бы, — незлобно упрекала жена, но руку мужа с плеч не снимала.

— А что, есть жених?

— Да какой-то детдомовец. Видела раз. Вроде ничего. Высокий, плечистый, мордастый. Да что толку, коль ни кола, ни двора.

— Наживут! У нас с тобой тоже ничего не было. А теперь вон какими деньжищами ворочаешь. И процентики идут…

— Тише ты, охламон! За забором соседи. Услышат — в долг придут просить. А ведь, как говорится, в копнах — не сено, в долгу — не деньги.

— Ой, Нагина, ты, Нагина! — засмеялся Хабир. — Можно подумать, что ты дашь взаймы. Заревешь — да не дашь. И зачем все копишь-копишь? Другие хоть одеваются, по курортам, заграницам ездят, а ты дальше своей стрелочной будки да базара не была. Фуфайку драную, которая навозом пропахла, не снимаешь. Да и мне на люди стыдно показаться: кто теперь ходит в старых рубашках с перевернутыми на другую сторону воротниками?

— Ладно, в эту зарплату куплю тебе сразу две рубашки. А накопим тысяч пятьдесят, на море тебя повезу. Говорят, шибко полезно в морской воде купаться.

…Но на море они не съездили и