«…и вольностью жалую» (Пугачев) [Юрий Васильевич Сальников] (fb2) читать постранично, страница - 5

один Зарубин-Чика и с глазу на глаз не убоялся задать главный вопрос:

— А все же скажи про себя сущую правду, государь ли ты?

— Точный я государь! — ответил Пугачев.

Но прилипчивый Зарубин не отступал:

— А вот Караваев сказывал…

Пугачев гневаться не стал: от верных приверженцев, видно, лучше не скрывать. Шепчутся промеж себя казаки, обсуждают обличье «государя». Пугачев и сам понимает: шибко он смахивает на человека простого звания. Подстрижен по-казачьи и при бороде, платье не царское носит. И речью сумнителен — слова убогие сыплет, а ученых ни одного, по-заграничному не разумеет. Да и вовсе неграмотный: как, часом, ни прикидывайся, как ни верти в руках писаную бумагу всем напоказ, будто читаешь, все равно ни буковки не разберешь. Не дураки люди-то, видят…

Так не вернее ли открыться согласникам, чтобы с их подмогой и пресекать наперед вредоносные толки?

Недаром и Зарубин, докучая, просительно уверяет:

— Нас, батюшка, только двое сейчас, и я клятву даю — никому не сказывать.

Оглянулся Пугачев по сторонам.

— Ну, коли так, Чика, смотри держи втайне.

И открылся перед ним: правду сказал. Польщенный доверием, Зарубин с еще большей пылкостью начал уверять:

— Батюшка государь, мне ведь и нужды нет, хоша кто будь, раз мы тебя приняли…

А вечером о чем-то шептались с ним Мясников и Иван Почиталин. Видно, тоже допытывались. И дошли потом до Пугачева их речи: дескать, и нам все равно, подлинный ли он, лишь бы жить в добре, для восстановления наших упадших обычаев делаем его над собой властелином, берем в свое защищение.

С того дня Емельян приметил, что стали почитать его много усерднее. Особливо Зарубин-Чика, который, узнав о нем правду, гораздо ревностнее прилюдно величал государем.

Казаки пеклись о нем, решая, как показать яицкому народу. Убыстрилось дело нежданным случаем. В Яике на базаре Петро Кочуров спьяну выболтал: на Усихе царь стоит!

Комендант городка подполковник Симонов и казацкие старшины унюхали еще до этого: что-то затевается. Потому и снаряжали команду на Кожевниковский хутор, но ничего не вызнали. Не выдал и Караваев. А тут, как схватили Кочурова, срочно выпустили новую сыскную команду. Да хорошо брат Кожевниковых, Степан, проведал об этом, вскочил на коня и, обскакав ту команду в степи, добрался до Усихинского стана раньше.

Пугачев вышел из палатки, крикнул зычно:

— На кони, казаки!

И поехали все дальше к Бударинским хуторам.

Только теперь-то десять всадников, что с Пугачевым скакали, уже не просто бегством спасались. Нет! Твердое намерение они имели — не укрываться более, а дело начать.

К ночи достигли хутора Толкачева и всем местным объявили сбор. Утром собралось перед Пугачевым человек сорок. Как перед императором, сняли шапки. Он сказал им:

— Детушки верные, кличьте всех прочих, говорите — вот он, здесь я!

И на другой день, 17 сентября, на хутор Толкачева сбежалось уже сто человек. Опять вышел к ним «государь всероссийский» и приказал юному писарю Почиталину огласить именной указ, манифест императорский. Звонким голосом начал читать Иван Почиталин бумагу, еще на Усихе им писанную, и хоть не шибко каким оказался он грамотеем, а с душой написал, до сердца, прошибало.

Первый указ Емельяна Пугачева яицким казакам:

«Самодержавного Ампиратора, нашего Великого государя Петра Федоровича Всероссийского, и прочая, и прочая, и прочая.

Во имянном моем указе изображено Яицкому войску: как вы, други мои, прежним царям служили до капли своей крови, дяды и отцы ваши, так и вы послужите за свое отечество мне, Великому Государю Амператору Петру Федоровичу. Когда вы устоите за свое отечество, и не истечет ваша слава казачья отныне и до веку и у детей ваших. Будете мною, Великим Государем, жалованы: казаки, и калмыки, и татары, и которые мне, Государю Императорскому Величеству Петру Федоровичу, винные были, и я, Государь Петр Федорович, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рекою с вершин и до устья, и землею, и травами, и денежным жалованьем, и свинцом, и порохом, и хлебным провиантом.

Я, Великий Государь Амператор, жалую вас,

Петр Федорович. 1773 году синтября 17 числа».

— Хорошо ли слушали, детушки? — спросил Пугачев, когда умолк писарь.

— Отменно, батюшка, надежа-государь, — ответили собравшиеся.

— Ну так на кони, казаки! — опять призвал Пугачев.

Легко вскочив в седло — проворный, ладный, в талии тонкий, — он осанисто выехал вперед под развернутые знамена. Подняли их все семь — сколько припасли цвета разного — зеленые, васильковые, дымчатые, — иные с крестом, нашитым на середине. За Пугачевым двинулись и все прочие — кто с первого дня к нему пристал и кто только что…

А не успели отмерить и десяти верст, чуть не вдвое числом выросли — присоединились казаки с соседних хуторов, калмыки, окрест кочующие, своих соплеменников башкирцев привел Идорка Байменов. И без боя сдались первые на их пути форпосты — Кошевский, Наганский,