Бесполетная зона для Змея Горыныча [Тимофей Николаевич Печёрин] (fb2) читать постранично, страница - 2

Вскоре, как убрался парнишка-прислужник, шкура в дверном проеме отодвинулась вновь. И на этот раз к Суларику пожаловала сама Горбатая Колдунья. Как всегда, проворная и юркая для своего телосложения и небольшого роста.

— Чую, беда идет, господин! — на ходу выпалила Горбатая. — Уходить надо…

— Еще только идет? Плохо чуешь! — кхонас зашелся грубым каркающим смехом.

Не старый еще человек, совсем недавно могучий, он теперь чувствовал себя развалиной — так Суларика подкосили эти несколько холодных ночей. Смех вышел под стать: совсем не подобающий грозному правителю, воину и хозяину.

— Очнись, колдунья! Оглянись! Мою твердыню, небось, уже снегом завалило! Холодина такая, как будто с Морглокхом поцеловался. А ты говоришь, беда еще только идет?

— Уходить надо, — продолжала вещать Горбатая Колдунья, слова кхонаса, как будто не услышав, — в горы, в пещеры. Там оно нас… там трудней всего достать будет.

— Да ты совсем рехнулась, Горбатая! — вскричал Суларик, но, закашлявшись, продолжил уже тише. — Бежать предлагаешь? Как зайцу лесному, охотниками загнанному? Вместо того чтоб сражаться? Никогда мои предки не бросали родной дом, в страхе улепетывая. И я их не опозорю! Какая бы ни была беда…

Да, стыдно было убегать, сдавая твердыню неведомому врагу. Но не меньший стыд кхонас чувствовал оттого, что — редкий случай — не сказал всей правды. Не признался, что наконец-то худо-бедно начал согреваться перед очагом. Разгорелся он на славу, зря Суларик парнишку бранил. Да и ветер притих вроде. Так что выходить на холод кхонасу не улыбалось.

— Такая беда, что ни мечом не пронзить, ни стрелой, — все пыталась увещевать правителя Горбатая Колдунья, — себя не жалеешь, господин, так хоть людей своих пожалей…

Закончить она не успела, как не успел и Суларик — ответить. Последние слова колдуньи потонули во внезапном грохоте. Стены твердыни кхонаса дрогнули, сверху посыпался мелкий мусор. Кто-то вскрикнул испуганно в одной из соседних комнат.

— Это еще что такое? — недовольно вопрошал кхонас, на эти мгновения вернувший себе твердость голоса.

А про себя надеялся, что это гром, какой бывает в грозу. Точнее — что Отец-Небо сжалился-таки над Матерью-Землей, унял свой гнев, воплотившийся в снежную бурю. И решил отметить примирение обоюдной страстью.

— Беда… — коротко и словно бы виновато произнесла Горбатая Колдунья.

Естественно, такой ответ Суларика удовлетворить не мог. Повторив свой вопрос еще громче, кхонас закашлялся. Но все равно никто не прибежал и даже не отозвался на его вопрошающий возглас.

Так, не дождавшись ответа, Суларик решил выяснить сам.

«В конце концов, какого Морглокха, — думал он со злостью, поднимаясь с топчана и запахивая шубу, — просто сидеть и ждать, можно и сгнить совсем, что пень трухлявый. Хозяин я здесь или не хозяин? А если хозяин, то первый должен знать, что и как!»

Отодвинув шкуру, Суларик вышел в узкий коридор. И пробираясь мимо таких же проемов, шкурами прикрытых; протискиваясь мимо подвернувшихся и почтительно сторонящихся прислужников (тоже, не иначе, всполошенных внезапным грохотом), двинулся к лестнице.

Шел кхонас как прежде твердо, решительно. В его жизни возникла цель, пускай и мелкая; пусть и не из тех, что надолго. Но все равно придала сил.

Лестница вела к люку в крыше. А следующая — на крытую смотровую площадку высившейся над крышей деревянной башни.

Отсюда удобно было обозревать окрестности. Благо, погода уже не мешала. Бушевавшая не менее трех ночей буря унялась. Небо было ясным, лазурным, а воздух казался буквально пропитанным холодом. Но то был не гнусный тяжелый холод нетопленного жилища — каменного мешка, а бодрящий мороз. Вполне терпимый благодаря медвежьей шубе, он лишь покусывал лицо кхонаса, побуждая его больше и расторопнее двигаться. Ну да Суларик и не собирался сидеть на месте.

Еще карабкаясь на смотровую площадку, кхонас успел приметить причину давешнего грохота. В окружавшем каменную твердыню частоколе теперь зияла брешь, через которую свободно могли пройти разом несколько человек. Толстенные бревна были изломаны как лучины. А их обугленные обломки — разбросаны на полдвора.

И добро бы пострадал только частокол! Но рядом с брешью не повезло оказаться конюшне. И теперь она горела; столб дыма поднимался к небу, точно грозя ему. Рядом суетились несколько воинов и прислужников. Кто-то тащил ведра с водой из не успевшего замерзнуть колодца, кто-то пытался забрасывать горящую постройку снегом.

О спасении же самих обитателей конюшни речь уже не шла. Ведь лошадиного ржания, в отличие от криков пытавшихся тушить пожар людей, Суларик не слышал.

Кхонас еще не знал, что скоро поздно будет спасать уже его самого. И что предсказанное Горбатой Колдуньей бедствие придет гораздо раньше, чем он мог себе представить.

А забравшись, наконец, на самый верх, смог разглядеть, кто или что порушило частокол да сожгло конюшню.

Сначала это было лишь маленьким