Илья Муромец [Александр Сергеевич Королев] (fb2) читать постранично, страница - 3

классиком, мы не сможем — получится сказка. Исследование об Илье как эпическом герое необходимо начать с рассказа о том, как собирали и изучали былины — в том числе и о нем. Ведь только благодаря деятельности сказителей и собирателей былин образ Ильи Муромца сложился и сохранился до наших дней. Поэтому в первой главе читатель напрямую с Ильей Муромцем еще не встретится — героями здесь будут северные крестьяне XIX–XX веков, исполнявшие былины про Илью и прочих богатырей, а также ученые, записывавшие за певцами былинный материал. Заметим, кстати, что биографические книги нередко начинаются с рассказа о предках главного героя. Но кем, как не «родителями» былинных героев являются сказители из Олонецкой или Архангельской губерний?!

Итак, начнем издалека.

…Кончина в феврале 1855 года императора Николая I ознаменовала завершение периода административного подавления в России общественной жизни. Знаменитый славянофил А. С. Хомяков уже на другой день после обнародования известия о смерти государя наиболее четко, пожалуй, сформулировал суть смутных ожиданий, охвативших либерально мыслящую часть бывших подданных покойного: «Что бы ни было, а будет уже не то». В сравнении с затаившимся казенным Петербургом Москва, пребывавшая при Николае Павловиче Незабвенном в тени столичного города, казалось, возглавила процесс общественной эмансипации. Московский профессор М. П. Погодин, еще недавно бывший одним из столпов учения «официальной народности», поспешил направить новому императору Александру II записку под названием «Царское время», в которой высказался за допущение в Империи некой «гласности» — разумеется, в видах достижения правительственной пользы. Смелее выступил славянофил К. С. Аксаков: в записке «О внутреннем состоянии России», также направленной царю, он уже открыто ратовал за свободу общественного мнения, с тем чтобы оставить «правительству — право действовать, и, следовательно, закона; народу — право мнения, и, следовательно, слова». «В честь общественного мнения» Аксаков произнес свой нашумевший тост в ноябре 1855 года на банкете по случаю пятидесятилетия сценической деятельности знаменитого актера М. С. Щепкина. В ответ 300 представителей московской интеллигенции вскочили со своих мест и разразились таким восторженным криком, таким громом рукоплесканий, что их не смогли унять даже музыкой. Разговоры о загадочной пока «гласности» захватили «мыслящее меньшинство». Невиданную популярность обрели толстые журналы, к уже издававшимся прибавились новые. И с какой легкостью они появились! А поскольку при Николае Павловиче добиться разрешения на открытие журнала было гораздо сложнее, следовал вывод: власть эту самую гласность поощряет! Запрещенные издания лондонской Вольной типографии А. И. Герцена, оставаясь запрещенными, читались чуть ли не в открытую. Их стало теперь неприлично не читать. Даже сам государь признался, что почитывает начавший выходить с 1857 года «Колокол», и извлекает из прочитанного некую пользу. Какие уж тут запреты! При дворе носились всевозможные смелые проекты, фантастические прежде начинания представлялись теперь легко реализуемыми.

20 ноября 1857 года царь подписал рескрипт на имя генерал-губернатора Виленского, Ковенского и Гродненского В. А. Назимова, в котором помещикам указанных губерний предлагалось создавать путем выборов комитеты с целью обсуждения условий, на которых дворянство готово освободить своих крепостных. Процесс «обсуждения условий» вскоре захватил и тех, кому поначалу ничего обсуждать не предлагалось. В отчете за 1858 год встревоженные сотрудники Третьего отделения выделили два «главных предмета», вводивших российских подданных «в соблазн»: «преобразование быта крестьян и общественное мнение». У образованной публики, городской по своему составу, возникал вопрос: «А что мы вообще знаем о крестьянах, за судьбу которых столь сильно переживаем?» Получалось, при здравом рассуждении, — ничего. Призыв, брошенный все тем же Герценом: «В народ!», приобретал невиданную актуальность. На фоне этих настроений арест летом 1858 года выпускника Московского университета Павла Рыбникова стал своеобразным ведром холодной воды, вылитым на расходившихся было либералов.

На момент ареста Павел Николаевич Рыбников не был юношей — ему шел двадцать седьмой год. Он происходил из московской зажиточной купеческой семьи. Родители его были старообрядцами, что изначально ставило подраставшего Павла на положение личности, критически воспринимающей власть, официальные религию и идеологию. Окончив гимназию с серебряной медалью (обойдя каким-то образом ограничения в сфере образования, наложенные Николаем I на раскольников), Павел на несколько лет уехал за границу в роли переводчика: помогло отличное знание французского и немецкого языков. Вернувшись в 1854 году в Москву, он решил продолжить образование и поступил на историко-филологический факультет Московского университета, оказавшись, таким