Родимая сторонка [Павел Васильевич Макшанихин] (fb2) читать постранично, страница - 153

мужицкой голытьбы богатырь, по прозванию Еремей Безземельный. Хоть и вырос он, поганец, на щах да на квасе, а силы вышел несусветной. И лицом тот богатырь чище тебя и телом статней. И горько мне, старику, и дюже обидно видеть это.

А чует мое сердце, что не побороть тебе того Безземельного Еремея, ежели ты без хитрости к нему пойдешь. Какую хитрость пустить следовает, я те сейчас научу. Когда будете вы в чистом поле съезжаться друг супротив дружки, позови его попрощаться перед боем. Слезет он с коня, и ты слезай. А только меча с палицей не сымай с себя. И как будете напоследок обниматься, бросай того Еремея врасплох на землю, тут ему и кончину сделай.

Поклонился Сысой Брюхан родителю в ноги за науку, а сам снаряжаться пошел.

Взял он себе щит весом в семь пудов, да палицу двухпудовую, да меч-кинжал огромной. Сел на свово коня, поехал.

Долго ли, коротко ли ехал, видит: идет по дороге человек, два бревна на плече несет, посвистывает. Подивился Сысой Брюхан, остановил коня.

— Что за человек такой силой своей похваляется? Уж не Еремей ли Безземельный, часом?

Сбросил тот человек бревна с плеча, рукавицей лоб вытер, говорит:

— Я и есть Еремей Безземельный… только силой своей я не похваляюся, а батюшке своему на избу бревна из лесу вытаскиваю. У батюшки моего лошади нет: ее купчишка, подлая душа, за долги со двора свел.

Осерчал на те слова Сысой Брюхан, а еще пуще зависть его начала грызть: велик был ростом Еремей, лицом красив, телом статен и в плечах широк.

— Как ты смеешь, — кричит Сысой, — моего дорогого батюшку срамить и пакостить так? А хочешь, я тебе в горб за это?!

Услышал те слова Еремей Безземельный, схватил в сердцах бревно да и махнул в обидчика. Сысоев конь, как собака, на задние ноги сел от того удара, а сам Сысой Брюхан пал на землю и ноги кверху задрал. Кабы не рубаха на нем железная, остался бы тут навеки.

Струсил он и вспомнил сразу родителеву науку. Покряхтел, почесался, встал и говорит:

— Ах ты, мужичья кость! И драться-то по-благородному не умеешь. Коли хочешь биться, выезжай на край земли в чисто поле. Там и поквитаемся. А здесь не к лицу мне с тобой, вахлаком, валандаться!..

А когда прочь отъехал, еще и посмеялся:

— Забыл я, что ты не только Безземельный, а и Безлошадный. На корове, что ли, ко мне выедешь?

Стерпел Еремей насмешку, а сам тем же часом к дяде своему пошел. У него дядя богатый был, но такой ли скаред, что зимой снегу не выпросишь. А тут вдруг разжалобился: «Коня, — говорит, — я тебе не дам, а кобылу рыжую возьми, пожалуй». Той кобыле, правда, годов двадцать было, и она еле ноги таскала; на шкуру и то не годилась: вся в болячках. А дядя и тут пожадничал: «Как будет, — говорит, — кобыла жеребят носить, одного мне приведешь».

Что поделаешь? Даровому коню в зубы не глядят. Взял Еремей кобылу, привел домой. И уж так ли за ней ухаживал: в речке купал, на лугу сам пас, чистил, холил, хлеб с ней последний делил. Выправилась кобыла, обгулялась и понесла жеребенка. Три года прошло, вырос у Еремея конь силы и красоты дивной.

Попросил тогда Еремей кузнеца деревенского сковать шапку и рубаху железную, меч и палицу. Обрядился, поехал Сысоя Брюхана искать. И повстречались они в чистом поле, на краю земли, у самых гор.

Закричал Еремей:

— Слезай, с коня, купчина! Давай попрощаемся. Кому-то из нас не видать завтра солнышка.

У Сысоя сердце екнуло, а виду он не показывает, да еще похваляется:

— Долгонько же ты, сермяжник, по смерть собирался!

Сошел Еремей с коня, положил на землю меч и палицу, сам к Сысою идет. Тот навстречу ему при всем, как есть.

Только обнялись для последнего прощания, как схватил Сысой Еремея за пояс, приподнял над головой и бросил на землю. А когда привстал Еремей на колени, ударил его Сысой со всего маху двухпудовой палицей по железной шапке. От такого удара Еремей в землю по пояс ушел и умом первое время помутился. А Сысой меч да палицу бросил ему и приказ дал:

— Будешь стоять здесь между гор веки вечные, землю нашу от ворогов оборонять. За хорошую службу жизнью награжу, за плохую — срублю голову.

Кровяными слезами заплакал Еремей от обмана и горя, но пришлось ему покориться. И стоял он между гор на краю земли пятьдесят годов. Не пропустил мимо ни конного, ни пешего. Поседел весь сам, мохом зеленым оброс и не чаял уж, сердешный, когда его муке конец придет.

— Только раз на зорьке слышит он конский топ и людскую молвь с нашей русской стороны. А как стало светать, увидел — едет человек на коне во весь скок. Едет один, сам с собой разговаривает, песни поет. Остановился на угоре, глядит по сторонам, бороду черную поглаживает. Лицо у него смелое, глаза вострые, руки жилистые. По виду кузнец: на плече кувалду держит железную и одет бедно, — рубаха в заплатах, рукава у ней по локоть закатаны, а шапки и вовсе нет.

Храпит под ним конь, трясет гривой, дальше не идет. Привстал кузнец на стременах и шумит:

— Что там за колода торчит?

На те слова осерчал Еремей:

— Проезжай своей