Солдат идет за плугом [Самсон Григорьевич Шляху] (fb2) читать постранично, страница - 2

Ромышкану разозлился:

— И чего вам надо, голодранцы! «Школа, школа»! Подумаешь, «учеба»! — Однако, смущенный неприязненными взглядами товарищей, он сбавил тон. — Учись, если тебе хочется, раз уж ты такой умный! — обратился он уже к одному Доруце и, спокойно усевшись за парту, раскрыл садовый нож, болтавшийся на его жилете на блестящей медной цепочке, хозяйственно попробовал его лезвие на ногте большого пальца и принялся оттачивать карандаш. — А наши мужицкие поясницы, — пробормотал он, — не твоя забота!

Столпившись вокруг спорящих и навалившись локтями друг другу на плечи, ребята с интересом ожидали продолжения спора. Но Доруца уже отвернулся и, покусывая мелкими зуба-ми фанерную линейку, о чем-то задумался, забыв о Ромышкану.

Никто не заметил, как в класс вошел надзиратель Стурза, которого администрация школы величала «педагогом». Заложив руки за спину, он остановился неподалеку от группы ребят и, когда воцарилась тишина, шагнул к кафедре, поднял плечи и многозначительно откашлялся.

— Господин Хородничану сегодня не пришел, — объявил он. И сухо, тоном приказания, добавил. — Дирекция предлагает вам отправляться на работу!

Несколько секунд стояла тишина, нарушаемая лишь скрежетом ножа Ромышкану по графиту. Своим надзирательским нюхом уловив в этой тишине нечто необычное, Стурза так и забегал глазами по сторонам.

Взгляд его скользнул по иконе, висевшей в углу, по суровым лицам господарей со шлемами на головах и булавами в руках, хмуро глядевших на него из старинных рам. А вот и он, в золотой короне… Как выделяются на лице его величества розовые, полные губы…

Спохватившись, надзиратель взглянул на учеников, отчужденно и, как ему показалось, враждебно смотревших на него. Только сейчас обратив внимание на маленького Федораша Доруцу, который, сунув руки в карманы, тоже, как казалось Стурзе, вызывающе уставился ему прямо в глаза, надзиратель накинулся на мальчика.

— А тебе, блоха, чего здесь надо? Сейчас же убирайся из класса! Слышишь, поживее! — заорал он так, что у него даже перехватило горло. Затем, усмотрев в медлительных и неловких движениях Федораша издевку над собой, бросился к малышу. — Вон!

Одним прыжком подскочив к Федорашу и схватив его за руку, он отшвырнул мальчика к дверям.

Потеряв равновесие, маленький Доруца упал, ударившись лицом о косяк двери. Однако он тут же вскочил. На его лице, белом, как известь, голубым пламенем горели глаза. Осторожно ощупывая нос, Федораш попытался даже улыбнуться, но глаза его были полны слез, а улыбка получилась похожей на гримасу.

Выставив за дверь малыша, Стурза вынул из кармана платок и вытер руку, которой только что дотронулся до Федораша.

— Образина этакая! — пробормотал он сквозь зубы. Затем с суровым лицом повернулся к классу, шагнул к кафедре, без всякой надобности отряхнул манжеты и, заложив руки за спину, тоном, не допускающим возражения, произнес. — А теперь ступайте в мастерские, слышите!

Пенишора, сидевший на первой парте, поднялся, быстро собрал тетради и, сутулясь под взглядом надзирателя, медленно зашагал к выходу. Взявшись уже за щеколду двери, Пенишора оглянулся и вдруг заметил, что, кроме него, все остались на местах. Лица у ребят точно окаменели. Пенишора в замешательстве остановился и быстро-быстро заморгал редкими ресницами. Стараясь ступать как можно тише, он снова шмыгнул на свое место.

Проводив Пенишору взглядом, надзиратель крадущейся походкой подошел к первой парте и оперся на нее ладонями. Глаза его вдруг засверкали.

— Что, работать отказываетесь? Забастовка? — прошипел он.

Все, что последовало за этим: рычание, бесцельная беготня по классу, беспорядочная жестикуляция, топанье ногами, — все это выражало какую-то дикую, бессмысленную злобу. Наконец, словно исчерпав свою ярость, Стурза распахнул дверь. Из коридора доносился шум. На пороге надзиратель остановился и еще раз обвел взглядом учеников:

— Забастовка?! Ну хорошо же! — и исчез.

С одной из последних парт поднялся сухопарый нескладный верзила с маленькой головой огурцом. Его живые, насмешливые глаза странно выделялись на бледном скуластом лице. Несмотря на рост, долговязому парню нельзя было дать его восемнадцати лет. Это был Васыле Урсэкие.

В два шага Урсэкие очутился около кафедры. Подбоченясь, он повернулся и сплюнул сквозь зубы в сторону двери.

— Счастливого пути и скатертью дорога! — крикнул он и засмеялся.

Никто его, однако, не поддержал. Нисколько не смущаясь этим, Урсэкие вернулся на свое место, уселся, согнув ноги, такие длинные, что колени торчали над партой, и принялся что-то озабоченно царапать в тетради.

За окнами, выходящими на площадь, висели серо-голубые лоскутки неба. Еще холодное мартовское солнце закатывалось за низкие хатенки, разбросанные как попало по узким и грязным уличкам, оставляя меркнущий, сумеречный свет. Гурьба ребятишек, радуясь окончанию зимы, яростно гоняла по площади тяжелый тряпичный мяч.

По классу,