Ленинградский коверкот [Леонид Алексеевич Симачев] (fb2) читать постранично, страница - 4

вздумал! Пускают детей в тайгу!..

— Мясник! Садист! — злобно рычал Пашка, тщетно пытаясь вырваться. Коленом Игорь давил на грудь, а руки завел за голову и, вывернув кисти, прижал к земле. Пашка, злясь еще больше от своего бессилия, оттого, что лежит, словно припечатанный, стал ругаться, понимая, что ругаться ни к чему, но Игорь все еще держал его, а Пашке было больно, и он перестал сопротивляться… Игорю надоело слушать Пашку, и, пробормотав: «Успокойся», — он оставил его и пошел в палатку. У входа виновато и как бы растерянно оглянулся.

Во рту было солоно от крови. Болел прикушенный язык. Пашка сплюнул тягучую слюну. Сорвал сосновых иголок, пожевал их, снова сплюнул. Вкус крови исчез. И, обходя стороной тушу олененка, которая тепло парила, он побрел во вторую, ранее пустовавшую палатку…

А вечером, когда взошла луна, к палаткам вышла олениха. Над обеими палатками поднимались два ровных столба дыма. Над одной из них серебрилась в лунном свете антенна. Из этой палатки пахло жареным мясом. Олениха простояла всю ночь, поджимая ногу, а временами поднимала голову и прислушивалась, но ничто не нарушало морозную тишину.

Утром выпал иней. Она тихо, как и пришла, исчезла в белесом лесу.

БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА

— Ты не права.

— Почему ты так всегда говоришь? Ты отлично знаешь, что в любом вопросе человек занимает определенную позицию, всегда найдется какая-то правильная моральная подоплека, и ты опять сейчас заговоришь о долге…

— Не говори так…

— Но почему тебе необходимо быть там?

— Потому что скоро осень и этот участок начинал изыскивать я.

— Опять мальчик без тебя пойдет в школу.

— Мы должны завершить съемку до снега. И с первым снегом я появлюсь…

— Вот именно, появишься…

— Прости, это и правда звучит плохо.

— Опять его день рождения пройдет без тебя…

— Я успею вернуться.

— Мне каждый раз становится все труднее и труднее. Невыносимо. Я не смогу.

— Я люблю вас…

— Не кощунствуй ради бога…

— А ты не смей так говорить! Слышишь! И не восстанавливай мальчика против меня… Я тоже так рос! И моя мать не заводила этих глупых разговоров с отцом. И, кстати, не мне тебе объяснять, что еще отец начинал эту дорогу. И если бы не война… А с мальчиком я сам поговорю.

— Поступай как хочешь.

Терраса дома, где происходил этот разговор, была увита хмелем. Лучи солнца, поглощаемые листьями, струились сквозь стекла зеленоватым светом. Лица спорящих были тоже мертво-зеленого цвета, будто мужчина и женщина находились на дне крохотного, казалось бы, надежно укрытого скалами морского заливчика, когда наверху начинается шторм, но солнце еще светит, и жгуче-белыми высверками на гребнях волн появляются первые барашки пены.

Под окном террасы, среди кустов красной смородины, стоял мальчик. В руке у него было зажато несколько кистей ягод, но он не ел их. Он нечаянно подслушивал спор родителей.

Когда мама стала слишком сильно кричать, а потом заплакала, он осторожно обошел террасу и очутился во дворе дома. У летней кухни положил на стол кисти смородины. Там же нашел обрывок оберточной бумаги, вынул из кармашка шорт карандаш и написал на обрывке: «Я уплыл на тот берег». Вышел на середину двора, где натянутая веревка для сушки белья провисла пониже, и прикрепил записку прищепкой. Снял рубашку и шорты и тоже повесил на веревку. И в одних плавках направился к калитке. Не брякнув щеколдой, отворил ее и вышел, так же бесшумно закрыв.

Через минуту он с наслаждением входил в упругую гладь озера.

…Вода была зеленая и теплая даже на вид. А там, где вода сливалась с кромкой леса, она казалась золотой, и от солнечных лучей было больно глазам. Но мальчик всегда плавал с открытыми глазами. Так он плыл и теперь. Старался плыть спокойно. Он не хотел устать. И потому заставлял себя не думать сейчас о том, что плывет, не думать о воде и вообще ни о чем не думать. Просто плыть. А потом, когда уже будет берег и тот домик на берегу, он выйдет из воды, и его сразу окружат гудящие оводы; он почувствует боль от укусов. И вместе с этой болью придет ощущение того, что плыть больше не надо, что под ногами песок о сухими сосновыми шишками, которые приятно и колко отдаются в ступне.

Он давно хотел научиться плавать быстро. Не просто хорошо — а быстро и красиво. Ему уже двенадцать лет. И он очень хотел бы плыть вдоль пляжа, быстро и мощно работая ногами. И чтобы кто-то смотрел на него с берега. И девочки чтобы смотрели тоже.

Ноги у него стали какими-то жесткими и напряглись. Устал. Нужно отдохнуть. У него никогда не сводило ноги судорогой. И он боялся, что именно сейчас, вот сегодня… Мальчик перевернулся на спину, расслабился, медленно шевеля руками.

Небо было оранжевым сквозь прищуренные веки, а если зажмуриться, а после сразу открыть глаза, то небо падало вниз, летело, нехотя останавливаясь, когда привыкали глаза.

Как хорошо было раньше, когда они не ругались. Они были хорошими. Было все по-другому. И небо