Звезда бегущая [Анатолий Николаевич Курчаткин] (fb2) читать постранично, страница - 164

прыгали мне в лицо — словно в кино: вырастая за мгновение до чудовищных размеров и закрывая собой все поле зрения, — я просыпался, облитый холодным, тяжелым потом кошмара. Однажды, делая для Коли очередной холст, я ни с того ни с сего, прямо по тому, что было на нем, стал писать этих сверчков, такими, какими они мне снились. Написалась захламленная, затянутая паутиной комната с запыленным глобусом на переднем плане; а на этом глобусе сидел огромный сверчок, и на карте, изломанно спускавшейся со стола, тоже сидел сверчок, сверчки были повсюду: на груде книг, на пишущей машинке, на магнитофоне, на спинке стула… Каков смысл написанного мною, я не понимал и сам. Машинка же, глобус, магнитофон попали в картину потому, что все это стояло у меня тогда в мастерской…

Коля пришел, когда она еще не просохла. Он долго всматривался в нее и потом повернулся ко мне с кривой улыбкой, обнажившей его крепкие острые зубы.

— Не продаешь?

— Нет, — сказал я, хотя там, внутри, что-то так и просило сорвать ее с подрамника и сунуть ему: на, возьми, и никаких денег не надо, только унеси.

— Правильно, правильно, — подмигнул Коля, снял пальто и сел спиной к батарее. — Кому охота этакую жуть вешать у себя? Фф-бр-р! Сам, поди, глядеть не можешь?

Я не ответил. Но я и действительно не мог смотреть на нее.

4

Был конец апреля, снег уже сошел, и земля, просыхая, парила. Целый день я проработал в Лосином острове, мне хорошо удался весенний воздух, и я был в приподнятом расположении духа, почти счастлив. Дочь забрали с собой на Кавказ родители жены, мы с ней были свободны и вечером вместе отправились к Беловниным, у которых отмечалось какое-то семейное событие.

— Как ваши сверчки? — спросил Беловнин, встречая нас.

— Это ужас, — сказала жена. — Я ему говорю, — показала она на меня, — надо их травить.

— Надумаете, порекомендую знакомую травильщицу, — засмеялся Беловнин. — Тараканов у нас морила — ни одного не осталось.

Мы вошли в комнату, и тут в мешковатом, с тяжелой головой на короткой шее мужчине я узнал одного из профессоров бывшего своего института. Я хотел превратиться в букашку, вылететь птицей в окно, исчезнуть… только на то я и надеялся, что он меня не узнает, и он меня действительно не узнал. Но Беловнин вдруг обнял его за плечи и, подталкивая ко мне, представил меня:

— Вот, Николай Сергеевич, узнаете?

Тот на миг замер — и узнал, и потянулся ко мне с рукой.

— А-а! Как же! Так вы так и не кончили институт?

— Нет, не закончил, — сказал я.

— Но согласитесь, — сказал он, — вы такой скандал там устроили, кто же вас мог оставлять?

«Подите вы к черту», — пробормотал я про себя, но вслух все же сказал:

— Не имеет это теперь никакого значения.

И слава богу, что я не послал его к черту вслух.

У Беловниных было несколько моих работ, и среди них — один из вариантов «Любви», той картины со свечами. Она висела в соседней комнате, и я вдруг увидел этого Николая Сергеевича, бывшего своего преподавателя, со всех ног бегущим к Беловнину на кухню, где тот открывал консервные банки.

— Чья это картина? — услышал я.

Потом раздался голос Беловнина; что он сказал, я не расслышал, но оба они через мгновение возникли в дверях, и Беловнин показал на меня.

— Его.

Ну, может быть, он бежал и не со всех ног, этот Николай Сергеевич, может быть, это мне сейчас так кажется, но я помню, что с губ у него от возбуждения брызгала слюна, когда он спросил меня:

— Это — вы?

Не думаю, что Беловнин специально пригласил его. Специально Беловнин никакого доброго дела не сделает. Разве что случайно. А потом будет ходить и хвастать своим великодушием. Да и не друзья мы с ним, а знакомы через жен; и те несколько моих работ, что висели у них, я отдавал когда-то без сожаления, а «Любовь» меня уговорила подарить жена: был день рождения Беловниной, и совершенно пусто у нас было в кошельке…

* * *

— Так, — говорил Николай Сергеевич, рассматривая мои работы. — Та-ак… Это когда вы писали? Раньше той? Позже? А ну-ка, покажите еще ту… Мм-да-с…

Я разворачивал холсты и держал их, некоторые были в рамах, и я смотрел на них вместе с ним.

— Так ни в одной, говорите, выставке не участвовали? — спросил Дворжев, когда мы сели наконец за чертежный стол и я налил кофе.

— Нет, — сказал я. — Ни в одной.

— Но представляли?

— Представлял. Впрочем, последние три года — нет.

— Эх! — ударил он себя по колену. — Всенепременно вам надо было жить затворником?

— Так выходило, — сказал я.

— Выходило… — проворчал он. — До осени как думаете дожить? Наверняка сейчас не скажу… но все-таки точно почти: сделаем вам выставку в сентябре. Для одного не обещаю, а есть вот еще двое на примете — трое вас будет. Но в общем-то ваша будет выставка — они и послабее, и вон вы сколько наработали… — Он обвел взглядом мастерскую, заваленную сейчас в беспорядке холстами, и покачал