Эпоха крестовых походов и ее герои [Ольга Антоновна Добиаш-Рождественская] (fb2) читать постранично, страница - 2

жадным, другие — великодушным и щедрым; одни — коварным предателем, другие — верным и прямодушным; одни — Божьим паладином, другие — исчадием дьявола. Мнения историков о Ричарде также неоднозначны. Так что же это за фигура? Какова роль представляемой ею стихии в реке времен? Строил ли он будущее или метался враждебным вихрем на его пути? Закон рождения сделал его «королем», официальным вождем сильных и деятельных групп по обе стороны Ла-Манша. Играл ли он приметную роль в их организации или разложении, в социальных исканиях и утратах — и какую именно?

Если свести к краткому и резкому выражению смысл большинства оценок Ричарда, то получится, что даже для своего нетребовательного времени он был никуда не годным государем. Он никогда не сидел дома, но вечно носился по суше и морям, он ограбил Лондон, разорил Англию ради своих крестоносных предприятий, запутал управление, растратил попусту невероятное количество денег и человеческих сил, угробил множество жизней. При нем расцвели всевозможные авантюристы, получавшие в собственность земли и замки, а потом мучившие попавшее под их власть население. Он был правитель жестокий и суровый, за малейшую провинность готовый топить и вешать своих матросов и солдат. Он ничего не понял в социальных изменениях, которые совершались в деревнях и городах его страны, не уразумев даже того, что поняли и — в интересах монархии — поддержали его отец, Генрих Плантагенет, и его современник, Филипп II Август, король французский. Он был бретер, задира, честолюбец. Даже в крестоносном деле он видел скорее авантюру, которая может дать богатство, в лучшем случае — славу; он руководствовался желанием приложить свою воинственную энергию в гораздо большей мере, нежели стремлением совершить «подвиг Божий» и вступить на «путь покаяния».

За Ричардом никто не отрицает таланта, своеобразного, преимущественно язвительного, остроумия, личной энергии и мужества, организаторских способностей. Но полное непонимание глубоких основ всех тех исторических движений, около которых он стоял, в Европе, но и в Азии, крайне узкое и чисто личное отношение к событиям и людям, импульсивность характера, легкомысленное отношение к подлинной трагедии Святой земли и роли в ней латинского рыцарства сделали его, может быть, самым вредным человеком в Третьем крестовом походе. Он разрушал левой рукой то, что строил правой, и, не мирясь ни с чьей инициативой рядом со своей собственной, подрывал возможность всякого сотрудничества и в конце концов разогнал союзников и скомпрометировал дело Святой земли. Несмотря на ряд совершенных им подвигов, прежде всего его собственная плохая политика виновата в окончательной утрате Иерусалима, завоеванного с таким трудом его предшественниками.

На общем фоне XII века, полного новых социальных и духовных возможностей, Ричард рисуется воплощением всего, что должно было пойти на слом. Среди современных ему государей, таких, как французский король Филипп II, германские императоры Фридрих I и Генрих VI, и прежде всего рядом со своим отцом, который был чутким и трезвым политиком, этот коронованный трубадур и бродяга представляется явлением запоздавшим, искусственно задержавшимся в новом мире. Для мира, идущего вперед, отделаться от такого причудливого и беспокойного государя чем раньше, тем лучше; следовательно, Ричард мог бы нас интересовать только как любопытный пережиток. Но за этим суровым приговором остается, однако, вопрос:

Все же образ Ричарда — это яркое воплощение романтизма, безграничной личной свободы, вызывающей желание внимательнее всмотреться в того, кого «во всем мире одни боялись, другие любили». Быть может беспристрастнее и шире оценив те ферменты брожения, которыми он возмутил окружающую его стихию, мы придем к несколько менее суровому выводу о его месте и значении в истории.

Среди расходящихся в самых неожиданных направлениях изображений личности и судьбы Ричарда одно из самых характерных принадлежит Геральду Камбрезийскому. Хроникер подчеркивает в короле-авантюристе какую-то обреченность. Подобно своим коллегам-современникам, он охотно сравнивает Ричарда с Александром и Ахиллом — на том основании, что ему, как и им, суждена была ранняя слава и ранняя смерть. Но обреченность Ричарда для Геральда глубже этого совпадения. Она кроется во «вдвойне проклятой крови, от которой он принял свой корень». В трактате «О воспитании государя» мрачная семья Плантагенетов служит темным фоном для светлой династии Капетингов.

Все предсказания, видения, голоса, которые Геральд собирает и высыпает перед читателем, должны произвести одно — определенное — впечатление. И для усиления этого