Моя дорогая Баттерфляй [Максим Брискер] (fb2) читать постранично, страница - 2

государству нет прощения? Может, это ему стыдно должно быть?

Любушка, я знаю, это смешно и нелепо даже звучит, но здесь, в Канаде, я увлекся оперой. Особенно полюбил я пуччиниевскую «Мадам Баттерфляй». Когда слушаю ее, сердце прямо надрывается. И встает перед глазами твой образ. Плачу как мальчишка, каюсь, виню себя, катаюсь по полу, вою как собака, выпиваю залпом стакан виски, потом еще и еще, вот уже хлебаю из горла, пока бутылка не опустеет. Бар давно стоит пустой – все, что покупаю исчезает во мне. Прости меня, Любушка, моя дорогая Баттерфляй. Если бы ты увидела мои страдания, ты бы простила, я знаю, у тебя доброе сердце. Простила бы даже то, что я называю тебя так глупо и пошло – «моя дорогая Баттерфляй». Понимаю, это звучит как издевательство. Но не могу удержаться. Хочу именно так тебя называть.

Сколько раз я хотел набрать на кнопочном телефоне наш домашний номер – они так и стоят перед глазами, эти цифры… И словно чей-то голос говорит мне: «Позвони, позвони, позвони!» И что бы я изменил этим звонком? Только хуже бы сделал. Тебя и так, уверен, замучили эти кэгэбэшные твари. Они только этого и ждут.

А голос этот настырный все равно твердит по-прежнему: «Почему не звонишь? А ну, позвони же!» Я ведь понимаю, что не надо звонить, что я этим звонком изменю? Голоса, голоса. Я что, может, с ума схожу? Да нет же, просто навязчивая такая идея. Совесть, совесть – это она не дает покоя.

И что только мне не снится! Часто вижу женщину в ночной рубашке. И не похожа на тебя, но все равно знаю, что это ты. Глядит на меня с упреком, с ней две девочки – опять полное несовпадение. У нас два мальчика – с недавних пор. А эти девчонки, что с женщиной в ночнушке, глазищи у них громадные, смотрят пристально, не мигая. Уж лучше бы крикнули что-нибудь, и то спокойнее было бы. А то ведь молчат, и как раз это более всего невыносимо.

Письмо второе, 28 октября 1982 года

Люба, снова пишу тебе, хочу высказать то, что наболело. С кем мне еще делиться всем этим? Ты ведь не удивишься, если скажу, что не меньше, чем по тебе, я скучаю по старшему сыну, Димке. Вот кто моя боль, причем такая радостная, светлая боль. Как вспомню его озорную, проказливую улыбку, его шалости, его веселую поглядку, так сразу носом хлюпаю.

Видел на днях мальчишку, чуть похожего на него, точнее, не был он похож на него никак, просто я уловил в его взгляде… Он посмотрел на меня по-димкиному, и все поплыло перед глазами, все стало волшебной дымкой от слез, я чуть не упал даже, потому что ничего не видел. Пришлось остановиться, снять очки и протереть стекла, высморкаться хорошенько. Здесь не принято, как у нас, пристально смотреть на людей, особенно на детей, полицию могут вызвать. Мать ребенка заволновалась – какой-то мужик в потертом пиджаке умильно, аж со слезами, смотрит на ее сына. Вот я и свернул скорее за угол, чтобы ее успокоить, стал протирать очки рукавом рубашки, вытирать глаза…

Я тут часто хожу неопрятным, хотя есть «лондри», то есть прачечная такая, если по-нашему; туда можно принести свое грязное белье и постирать самому, закинул в стиральную машину и свободен, потом пришел ко времени, вытащил и ушел. Но я ее не люблю – грустное это место, и как будто специально всегда в ней толкутся только эмигранты – китайцы, чернокожие, поляки даже есть – напоминают о том, что я тоже, как они, эмигрант… Ты бы меня пожалела, увидев таким запущенным. А может, позлорадствовала бы. Так тебе, козлу, и надо, дескать. Бросил нас – вот и ходи в несвежих рубашках. Одно утешение, что там, где я работаю, есть и погрязнее типы.

Люба, я часто думал, еще до побега моего, что нам надо развестись. Что-то у нас с тобой не заладилось. Я стал тяготиться семьей, и если б не моря, то, думаю, я бы ушел все равно. Но дети! Особенно Димка. Я его так люблю. Про второго не могу такого сказать. Какой-то он странный, этот второй ребенок, чужой, не свой, хоть и маленький, и забавный, и очень умный, сразу видно, что в отца, даже больше, чем первый. Но не любимый. Так похож на меня, что оторопь берет. Слишком даже похож, и слишком напоминает он мне о моих собственных недостатках. И ведь хороший ребенок, интересный, умненький, все схватывает на лету, пытливый ум, и даже на еврея похож больше, чем папа… Вот бы мать моя обрадовалась! Кстати, она так и не приехала? Хоть бы на внука маленького посмотрела. Знаю, чувствую, что не приехала, словно и она его избегает. Я заметил: его даже маленького все избегают, не знают как с ним быть, чувствуют его странность, а объяснить ничего не могут. И бабку, мать мою, не провести, чует старая карга, что не стоит приезжать, дескать, не хочет дискредитировать вас своим еврейством, а то все будут знать, что бабка – еврейка… Будто не знают! Достаточно было на меня или на младшего посмотреть… Она из эгоизма не едет, просто не хочет, да и денег жалко этой жидовке, прости господи за такие слова, хоть и правда это сущая, тем более мне немного позволено, я сам еврей, ну, или хотя бы сын еврейки… Ну да бог с ней, она всегда такой была.

В общем, тяжело мне было с младшим,