На распутье [Ференц Загони] (fb2) читать постранично, страница - 3

счастью, ни разу не бывал в нем, бог миловал. И вот теперь пришлось, как это ни прискорбно.

Не спеша я поднимаюсь по лестнице. О, как ненавистна мне каждая гранитная ступенька здесь, каждая колонна, каждый сантиметр перил! На повороте, тоже ненавистном и отвратительном, останавливаюсь, чтобы отдышаться.

Собственно говоря, почему я не бегу отсюда? Почему взбираюсь все выше, приближаясь к судейскому столу? Что мешает мне бросить все к черту? Откуда у судьи берется смелость определять, кто прав, кто виноват, в таком деле, о котором он, если даже десять лет подряд будет изучать документы, показания, протоколы, все равно не составит себе ясного представления? С какой стати кто-то воображает, что один из заранее сформулированных параграфов может снять все вопросительные знаки в этом деле, и таким образом намерен решить, правильны мои действия или неправильны, ответствен я или нет, обвинить меня или оправдать? Те, кто будет сидеть по ту сторону стола, станут давать мне наставления и вынесут какой-нибудь морально осуждающий меня (хорошо еще, если только морально) приговор.

Вот и второй этаж. Уже вижу наших заводских: Ромхани, Перц, Сюч, Дёри, Холба, Мезеи, Шандорфи… Сейчас они вдоволь посмеются надо мной. Да еще и не раз посмеются над директором, над коммунистом, над бывшим другом Гергея…

Все здороваются со мной.

Я отвечаю.

Чувствую, что краснею. Пальцы сами сжимаются в кулаки, и, чтобы они не заметили, прячу руки в карманы. Передо мной дверь, на ней приколота какая-то бумага: «…Беспечность, которая привела к смерти…» И среди обвиняемых на первом месте моя фамилия.

Меня вызывают.

Я тяжело дышу. Неужели боюсь? А может быть, еще не отдышался после подъема по лестнице?

2

Утром, войдя в свой директорский кабинет, я сразу же открываю окно, вдыхаю свежий воздух. Окидываю взглядом заводской двор: недалеко главные ворота, а за оградой оживленное Шорокшарское шоссе, чуть дальше — железная дорога, вон прошла электричка, виден пакгауз…

— Доброе утро, товарищ директор! — кричит мне снизу однорукий вахтер, приставляя ко лбу ладонь козырьком; пустой рукав его пиджака ловко заправлен в карман с другой стороны.

— Доброе утро, — киваю я ему в ответ.

Вахтер еще что-то хочет сказать, но в этот момент к воротам подъезжает машина, он бежит к ней, проверяет у водителя документы, разрешает следовать дальше.

Я смотрю на часы. До начала заседания дирекции остается десять минут.

Звонит телефон, секретарша спрашивает, можно ли войти главному инженеру Холбе.

Затем раздается стук в дверь, и входит Холба. Высокий, широкоплечий, гладко причесанный, со вкусом одетый мужчина лет пятидесяти. Несмотря на несколько тяжеловатую походку из-за расширения вен на ногах и чуть заметную сутулость, он выглядит элегантным.

Холба быстро подходит к столу и садится. Открывает сигаретницу (предупредительно пододвинутую мной), закидывает ногу на ногу, выбирает сигарету, разминает ее, закуривает.

— Ведь мне чертовски вредно курить, — говорит он. — Но ты всегда совращаешь меня. — И Холба с наслаждением затягивается.

— У тебя ко мне какое-нибудь дело? — спрашиваю я.

— Никакого. Просто так зашел. Вижу, время есть, дай, думаю, загляну. Надеюсь, я не помешал? — Он даже привстает, давая понять, что готов уйти.

— Нет, нет, что ты.

— Рад видеть тебя таким бодрым, — произносит он, снова усаживаясь поудобнее.

— А с чего бы мне унывать?

— Да этот вчерашний суд… Даже вспоминать мучительно. Но теперь, к счастью, все позади.

— Тебя ведь это дело никак не коснулось.

Он смеется.

— Да, но зато моего директора…

В его тоне можно уловить насмешку, тонкую иронию и вместе с тем дружеское участие.

— Ты готов к совещанию? — спрашиваю я с плохо скрываемой неприязнью.

— Еще-е ка-а-ак! — неестественно растягивая слова, отвечает он. — Надеюсь, на сей раз мы благополучно выпутаемся! Главное, чтобы все пошло так, как говорил Ромхани после суда, в пивной. Пока все идет как по маслу. Первая удача — твое оправдание, вторая не замедлит прийти, если примем меры и сдвинем на заводе дело с мертвой точки. Яхтсмены в таких случаях говорят: стрелка на шкале Бофорта сдвинулась с нуля.

— Давно пора.

— Если бы не этот несчастный случай, мы бы уже давно устремились вперед на всех парусах с попутным ветром в четыре балла. Не так уж много, но все-таки кое-что. — Он умолкает. Тушит сигарету, кашляет. — Твои показания были вполне убедительны. Мы и об этом говорили. У всех одно мнение. Слава богу, и у судей тоже.

В дверь стучат и тут же открывают ее.

Входят сразу все: директора трех филиалов, главный бухгалтер, секретарь парткома и председатель завкома.

Рассаживаются за длинным столом; главный бухгалтер Енё Ромхани (рыжий, курчавый, с двойным подбородком) прежде, чем сесть, снимает с цветочной подставки у окна горшок с геранью и ставит перед собой. Справа от меня садится главный инженер Холба.

Я обвожу всех взглядом,