Пацифизм (СИ) [notemo] (fb2) читать постранично, страница - 49

куда едет, кому мстит и зачем.

Каким божествам клянётся, какие ставки раскидывает.

Кем был в начале, в кого превратился в конце.

Правда это не страшно и не больно, уверен Ллойд, но он ощущал, как его размазывало колёсами по асфальту. В одной из той картин, где Айзеку удалось перетянуть контроль на себя.

Он чувствовал обиду? Ту разрывающую обиду, какая была первым чувством после больницы? Первую фантомную боль? Желание, когда после пробуждения хочешь взять телефон с тумбочки правой, но не можешь? Когда извиваешься червяком в попытке снять футболку. Когда учишься писать и есть заново. Когда приходишь к психиатру и хочешь разбить ему морду.

Говоришь с Китоном. Рассуждаешь о мести.

Гнев и азарт. Вот что он чувствовал.

Гнев — на ситуацию, на эту правду.

Азарт — в пройденном пути.

Но правда просто есть. И она была изначально.

Его меч стал орудием мести. Он не терпел пощады, не знал границ, и словно был продолжением Ллойда, его неспокойной натуры.

И его пистолет оставался инструментом.

А в инструмент значение вкладывает хозяин.

— Ты прав: я не изменю своего мнения. Мне насрать, чем занимается Файк. Насрать, кого спонсирует Кольт. Пожалуй, я просто скажу, что у тебя яркая история.

Ночью Айзек заснул, и Ллойд остановился, чтобы вколоть ему оставшуюся ампулу и связать. До Арнамы оставалось сто километров — совсем ничего по сравнению с тем, что они уже проехали.

Ллойд много курил, нарезая круги вокруг машины, и думал.

Божеству известно, о чём думал, и лишь ему.

Хотелось спать. О, как хотелось спать — в кровати где-то у себя дома, а не в машине на обочине, согнувшись в три погибели.

Моя душа похожа на блядский компас, Ллойд.

Какое направление ты выберешь в этот раз?

***

Утро наступило незаметно. Стоило лишь открыть глаза, вытянуться, сыто зевнуть — и открывалось чистое арнамское утро из детских сказок.

Ездить по утренней дороге с опущенным стеклом — настоящее удовольствие: кричали где-то вдалеке птицы, сидящие на кукурузных полях, насекомые залетали в салон, бились о лобовуху, просыпались придорожные кафе. Было хорошо и спокойно.

Мир стал простым и понятным, как кристально чистая вода арнамских горных родников. Как комната в детстве, рассекаемая сдыхающим карманным фонариком. Как смысл всех любовных романов, нелюбимых и презираемых.

Началась извилистая дорога, появлялись на горизонте горы, выплывающие размытыми пятнами на фоне расцветающего неба. С каждым километром всё ближе и ближе, и иногда казалось, будто можно въехать прямо в молочный туман, теряясь в гуще.

Первая сигарета оказалась слаще воды. Ароматный дым мягко парил по воздуху.

После знака «Арнама тридцать километров» шоссе уплывало вверх, в гору, окружённую деревьями. Зелёными, яркими деревьями. В воздухе терпкий запах хвои и моря.

Правдивый понятный мир на ладони.

На каком-то из участков дороги был съезд в сторону, наверх, и Ллойд туда поехал, движимый неизвестным чувством. Здесь нет отвесных скал, нет жестоких бурьянов, просто южные горы, слабые и никак не идущие в сравнение с северными — идеальное место.

Айзек не спал, но ничего не говорил. На вершине их ждала выжженная площадка. Ллойд делал всё на автомате: взял пистолет, снял с предохранителя, открыл дверь. Поднял Айзека на руки, закинул на плечо, отнёс к самому обрыву. Поставил на колени, ослабевшего, осоловевшего.

На фоне — горы и зелень. Запах хвои, моря и пороха. Крики южных лесных птиц.

Ллойд видел его глаза — северные, холодные светлые глаза, — и в них отражался мир.

Он выстрелил.

Не в голову и не в шею.

Не в грудь. Не в пах.

Не было развороченных арбузов под ногами, не было красной мякоти на жёлтом чистом песке.

Пуля пролетела над самой макушкой, уносясь куда-то в сторону бесконечных зелёных гор.

— Я сохраню тебе жизнь. Сохранишь ли ты её себе — вопрос другой.

Прежде, чем Айзек мог что-то сказать — если он не потерял способность говорить — Ллойд надавил на его грудь и с силой столкнул вниз.

Обрыв не был крутым: он был неровный, поросший старыми кривыми корнями, размытый дождём, пустой, безлюдный, но уходил довольно плавной горкой, по которой возможно забраться наверх.

Это прекрасное место, где начиналась жизнь в бескрайних пустынях. Где росли южные кустарники и деревья, где встречались проросшие сквозь песчаную почву одуванчики. Пели птицы и жужжали насекомые. Пробивались в дебрях чистые родники.

Здесь есть надежда.

Это не пацифизм, знал Ллойд. Это правда.

Он