Точка разрыва (рассказ о команде, которой нет) [Александр Аркадьевич Горбунов] (fb2) читать постранично, страница - 4

спрашивал: «Как начинать-то?» — «Очень просто: «леди и джентльмены!» Бедняга «тигр» учил-учил, потом, встал и брякнул: «Леди и Гамильтоны!» (Английский фильм «Леди Гамильтон» шел тогда на наших экранах, и притча похожа на правду).

Что до искусства, тотчас в Московском театре оперетты премьера — «Одиннадцать неизвестных». Я видел ее, не бог весть что были за музыка и текст, и продержалась новинка меньше, чем футбольный сезон, но — дорого яичко ко Христову дню. Решительно не помню, например, кто пел главного из футболистов — не главный же тогдашний тенор Михаил Качалов с его тенорским пузцом... Зато помню, что жутко зловредного ихнего профессионала изображал завзятый исполнитель всех ролей сыщиков и мошенников Карельских, а звали его персонажа Стенли Мак-Плют (видно, отзвук имени почтенного, ни в каких грубостях не повинного сэра Стенли Метьюза, с которым в Англии вел корректную дуэль наш Иван Станкевич). Помню, что возлюбленную героя пела Татьяна Санина, цветущая лукавой пряной красотой, а околоопереточный люд — «сыры» и «сырихи» — бурно обсуждал внезапный ее роман (увенчавшийся недолгой женитьбой) с любимцем Фортуны Севой Бобровым, которого армейцы одолжили динамовцам для того турне. То был первый его сезон, а спустя семь лет в докладе на научно-методической конференции Аркадьев скажет: «Бобров лишь год мог играть в полную силу — в 1945-м, во всех дальнейших играх на поле был почти инвалид, сезон 1946 года стал трагедией его жизни». Но идет сорок пятый, Боброву 23 года, вольно торчит знаменитый вихор, и нос картошкой, за который в команде его звали Курносый, тоже устремлен в небеса, и жизнь прекрасна.

Похоже —и то не аберрация памяти, нет, было истинно так — весь спорт для нас вращался вокруг футбола, светя его отраженным светом. Когда я видел забег спринтеров, победу мощного Каракулова над сухопарым Головкиным, 10,4 — всесоюзный рекорд? В перерыве матча. Полет над дорожкой златовласой Сеченовой — тогда же. Даже состязались, кто дальше мормышку кинет, там же, на газоне, между таймами: генерал МВД Аполлонов, одно время по прихоти власть имущих возглавивший Комитет физкультуры, был большой поклонник спиннинга...

Итак, послевоенный футбол жил нестихающим поединком ЦДКА и «Динамо». И пели болельщики — на мотив песенки британских союзников: «Бобров ведет, Федотов бьет, удар, и Хомич не берет» (армейский вариант) или «Удар, и Хомич мяч берет» (динамовский). И даже у далекой от этих страстей Агнии Барто было: «ЦДКА — «Динамо» вывешен плакат, всюду о футболе люди говорят». Нет, конечно, болели и за «Торпедо», ведомое в бои квадратным медвежеватым Пономаревым, и за тбилисцев, любуясь грациозной вязью загадочных перемещений Пайчадзе. И понемногу оправлялся «Спартак» от удара, нанесенного в сорок первом, — ареста Николая, Александра, Андрея, Петра Старостиных по 58-й трижды проклятой статье, превращавшей человека в нелюдь, «врага народа»...

И все же совсем наособицу относились к «команде лейтенантов», представлявших «несокрушимую и легендарную, в боях познавшую радость побед». И команда отличалась «лица необщим выраженьем»: не только тактического — человеческого лица. Команда-артель, крепкая именно артельным духом, а не только подбором выдающихся мастеров (динамовское созвездие было не тусклее). Кстати, на чем, как на принципе, настаивал Аркадьев: с 45-го по 52-й год пополнялись они за счет армейского же низового футбола, немногие пришлые не прижились.

Так что то была за команда, что за люди? Обо всех не скажешь, перед нами предстанет своего рода сборная ЦДКА—ЦДСА, и если Юра Нырков на правах как бы меньшого брата был близок с Федотовым, которого и трибуны величали исключительно Григорием Иванычем, то в одном-то составе провели они пяток-другой игр.

Эта часть рассказа может показаться иным футбольным пуристам забытовленной, что ли, но поскольку мы настаиваем на термине «артель», перо наше не дрожит. Единственно, в чем преодолеем соблазн, — не все приведем прозвища, хотя (это тоже артельная, компанейская черта), коль тебя прозвали, значит, признали. И все ж не откроем секрета, кто был, к примеру, «Сидор», кто «Фриц», а кто — «Мясо». Они-то пусть усмехнутся, вспомнят былое, мы же скромно промолчим.

Впрочем, прозвища вратаря Владимира Никанорова и ветераны не помнят — похоже, такового не имелось. Дивно, точно Геракл, сложенный атлет, в прошлом борец, имел он при росте за 180 см вес 90 кило, был кристально честен, справедлив и — слова не вытянешь. Артельный до мозга костей: когда в 54-м с бору по сосенке вновь собрали разогнанную команду, Владимира Николаевича взяли запасным, в голу же красовался юнец Боря Разинский, два года назад малозаметный и в дубле. Так Никаноров, ничуть не униженный местом на скамейке (большое сердце не унизишь), жестами подсказывал ему, как, например, отбивать кулаком мяч. Кулак у него был с небольшую дыню, и этот «фрукт» появился у Бориного носа, когда на южном сборе «старички» пошли пригубить «изабеллу» и парню предложили и он