Подводное царство [Артур Мельник] (fb2) читать постранично, страница - 3

размера, а чтобы картофель быстрее сварился, можно нарезать его одинаковыми кусочками. Второй секрет заключается в том, что нужно добавить прямо в кастрюлю пару зубчиков чеснока. Это придаст интересный аромат пюре. Третий же секрет – это сливочное масло и молоко. Очень важно именно сливочное, а не растительное или топлёное, чтобы не получить посторонних запахов в пюре. Молоко же, в свою очередь, обязательно должно быть горячим.

Если с первыми двумя я справился, в кладовке ещё оставалась пара головок чеснока, то вот с третьим пунктом ничего не вышло. Ни молока, ни масла у нас не оказалось. Поэтому на выходе получилась жидкая картофельная слегка солёная кашица с легким чесночным ароматом.

Мы с матерью сидим за столом, перед нами стоят тарелки с этим пюре, к которому она даже не прикоснулась. Мать лишь сидит, молча затягивается сигаретой и смотрит на меня.

Я поднимаю ложкой эту кашицу, и водяная жижа хлюпается в тарелку.

– Снова эта картошка с водой, – чуть слышно вздыхаю я, но мать всё прекрасно слышит.

– Жуй молча! – шипит она на меня, – Скажи спасибо, что жрать есть чего, скотина неблагодарная.

Я провожу ложкой небольшую траншею в пюре, и оно медленно смыкается вслед за ней. Пюре такое жидкое, потому что мать просит добавлять в него больше воды, чтобы и самого пюре стало больше.

– Мы можем хоть раз что-то ещё приготовить? Тошно уже от картошки, мам.

– Я тебе что сказала? Заткнись и ешь. Тошно ему. Мне тошно от жизни этой, но я же терплю, – говорит она, стряхивая пепел на пол.

– Но необязательно же терпеть всю жизнь. Ведь мы раньше так хорошо жили…

– Когда это раньше? – спрашивает мать, вопросительно взглянув на меня, а её рука с сигаретой неподвижно зависает в воздухе.

– Когда папа был с нами.

– А как часто он был с нами? Раз в год? Два? – она смеëтся и мотает головой. – Посмотрите! Отца он вспомнил, – она смеëтся ещё громче, полностью обнажив жёлтые от сигарет зубы, а затем меняется в лице и смотрит на меня. – Бросил тебя твой папаша, – сердито говорит она, – и меня бросил, царствие ему. А ты весь в него, ну ей богу. В этого пьяницу и раздолбая, – она стряхивает пепел на пол и вновь затягивается.

– Он ведь не был пьяницей, – отвечаю я.

– Много ты знаешь?

– Достаточно, – шепчу я.

– Жуй молча, – злобно шипит она.

– Можно я не буду? – чуть слышно спрашиваю я, – Я не хочу есть.

– Сдохнуть хочешь с голоду? Оставить меня одну с этой тупой псиной?

– Шарик не тупой…

– Скулит вечно, сил нет. Какая разумная животина будет столько скулить?

– Ему же холодно, а ты не разрешила его в дом впустить.

– То есть это я виновата? – возмущается она, повышая голос. – На кой черт твой папаша вообще его притащил? Нам самим жрать нечего, а тут ещё и он на шее. Скулит без остановки, лучше бы сдох уже, – она говорит, и капельки её слюн летят во все стороны, а жёлтые зубы кажутся ещё более жёлтыми.

– Почему ты вечно так сильно злишься? На меня, на Шарика, на папу! Мы ведь ничего тебе плохого не сделали! – мой голос похож на голос мальчика, который вот-вот расплачется, и я чувствую, как глаза становятся мокрыми и краснеют с каждой секундой.

Она злобно глядит на меня, глубоко вдыхает, словно успокаивая себя, а затем выдыхает и теперь уже говорит тихо, выговаривая каждое слово очень медленно:

– Твоя бесполезная шавка.

Пауза.

– От которой нет ни малейшего толка.

Пауза.

–Только и делает.

Пауза.

– Что объедает меня и гадит.

Она затягивается, затем выпускает изо рта едкий дым и продолжает:

– Ты самый ужасный и бестолковый сын из всех. Наказание Господне мне за грехи, которых я не совершала.

Она стряхивает пепел на пол, затягивается, выдыхает дым и продолжает:

– И твой отец. Алкаш, лжец и трус. Сначала я потратила на него молодость, дожидаясь его каждый год, как верная собака у двери. А теперь он бросил меня подыхать в нищете с тупой псиной и таким же тупым ребёнком, который не может до сих пор понять простых вещей и считает меня чудовищем.

– Я не…

– Я оплакивала твоего отца, молилась за его спасение, умоляла Бога на коленях, чтобы он оказался жив и здоров, – её голос немного затрясся, но она и не собирается плакать, – мы всей округой искали его тело, осматривали дно озера и окрестности, опрашивали людей. Но мы ничего не нашли, слышишь? Абсолютно ничего, кроме свидетелей, которые припоминали человека, похожего на твоего отца. Тебе это о чём-нибудь говорит?

Я молча вожу ложкой по пюре в тарелке, опустив голову, пока мать тушит в блюдце окурок. Она берëт вторую сигарету, кладëт её в рот и поджигает.

– Я не знаю, сбежал твой папаша или нет. Мне уже всё равно, я слишком устала. Все слёзы я выплакала, все молитвы я прочитала. Всё, что могла, я сделала. Умер он или сбежал, я не знаю. Мне уже всё равно, жив он или нет. Мы для него стали ничем, он для нас тоже.

– Он не сбежал, – шепчу я, вытирая мокрые глаза.

Мать засмеялась.

– Ну зачем ему сбегать по-твоему? – я поднимаю на неё глаза. – Он же любит нас. Он всегда нас любил, и всё у