Глубокие раны [Петр Лукич Проскурин] (fb2) читать постранично, страница - 3

Кирилин замкнулся в мире своих, одному ему известных, дел.

Он был честолюбив, его считали неплохим работником, но близких друзей у него не было. Те, кто ближе других знали его, неопределенно пожимали плечами:

— Не поймешь. Человек как человек, а чего-то в нем не хватает.

Наделенный от природы хитростью, он никого не пускал в свою личную жизнь. Никто не должен туда проникнуть. Для этого у него особая причина: о ней не знали ни жена, ни сын. «Твой лучший друг — ты сам, — любил повторять он. — Самый мудрый закон жизни».

Окутавшись дымом, Кирилин сердито кашлянул, вспомнив, как недавно сам себя поставил под обух. Пусть он был пьян, свински пьян, но это его не извиняет. Проговориться и так нелепо попасть в руки продажной бабы! Теперь, чувствуя свою силу, она требует, чтобы он на ней женился. Еще чего!.. Правда, он любит выпить, любит, грешен, еще кое-что, но у него свои планы… Необходимо вступить в партию, он давно уже прощупывает для этого почву. Партийный билет откроет нужные ему двери… И вот на тебе… Из-за какой-то шлюхи…

Нахмурившись, он стал ходить по комнате.

Хватит! Сегодня же все войдет в нормальную колею, и впредь он будет осторожнее.

Подойдя к умывальнику, Кирилин вымыл руки, вытер влажным полотенцем лицо и сразу почувствовал себя бодрее. Тщательно оправив на себе костюм, он пощупал гладко выбритый подбородок. Затем заглянул в другую комнату к жене:

— Скоро не жди. Дел после ревизии по горло.

Назавтра уборщица госбанка Вера Крашенинникова не встала утром с постели. Младшая сестренка, окликнув ее несколько раз, сдернула одеяло и отпрянула с искаженным в крике лицом. Медицинская экспертиза, несмотря на старание врачей, зашла в тупик. В конце концов была констатирована смерть от отравления испорченными рыбными консервами.

4

Витя просыпался с солнцем. Сергея не будил. Тот до полуночи засиживался над книгами и вставал поздно.

Захватив полотенце и мыло, Витя выходил из прохладной горенки и в одних трусах бежал к реке. Тропинка была проторена между яблонями. С росистых ветвей летели холодные брызги. Отсыревшая за ночь земля щекотала подошвы ног. За речкой начинался густой подлесок вперемежку с цветущими полянами. Каждый раз Витя подолгу любовался противоположным берегом. При первых лучах солнца кустарник, седой от утренней росы, начинал искриться. Появлялись пчелы и бабочки. Когда роса начинала подсыхать, в воздухе стоял дружный пчелиный гул.

Сдерживая дыхание, Витя вслушивался в рождавшуюся с рассветом музыку жизни. Хотелось, как птице, взлететь над белым полем гречихи, над селом, над лесом. Взлететь и, стремительно рассекая телом воздух, нестись над землей, такой, до боли в груди, родной и знакомой.

К завтраку Витя часто опаздывал, и тетя Поля, жена Фаддея Григорьевича, шутливо упрекала:

— Лежебок. Привык к городской жизни — к обеду просыпаться. У нас с солнышком встают. Летом день год кормит.

Говорит сердито, а в каждой морщинке улыбка, в глазах — тоже. Сергей, сидя за столом, поддакивал:

— Так, так его, тетя Поля! Шатается неизвестно где. Тоже мне — поэт! Жди его каждый раз.

У ребят хороший аппетит. Тетя Поля рада, что ее стряпню хвалят и часто просят добавить. Но еще больше рада тому, что есть за кем поухаживать, есть с кем поговорить.

Бог обделил ее детьми. Муж летом днюет и ночует на пасеке, домой забегает раз в неделю, а то и реже. Племянник с товарищем — желанные гости; как только зацветут сады, она начинает их ждать. Если они долго не приезжают, она сердится на мужа, частенько ходит к нему на пасеку и просит:

— Слышь, Фаддей… В город ты съездил бы, что ль… Что-то Вити долго нет. Не дай бог, не заболел ли часом, а?

Фаддей Григорьевич, усмехаясь в бороду, отзывался:

— Начинается. Витька, стало быть, теперь не в четвертом классе. Ему вот-вот в институт. Может и совсем не приехать.

Тетя Поля начинала волноваться.

— Как это не приедет? А яблоки моченые, что я берегу ему? Мед…

— Кто-нибудь в город поедет — передай. Пусть, стало быть, отвезут.

Заметив в глазах мужа хитрый блеск, тетя Поля выходила из себя, кричала:

— Бога ты, старик, не боишься! Как муха к патоке, прилип к пасеке своей… Нет, чтобы жену уважить!

— Не кричи, пчел перепугаешь. Они тишину, стало быть, любят. Ишь, расходилась… Аж юбка трусится.

Пчелы, действительно, начинали с угрожающим жужжанием кружиться над тетей Полей; она затихала, садилась, горько вздыхала. Фаддей Григорьевич, понимая состояние жены, утешал:

— Приедет, старая, приедет. У него сердце доброе — не в отца.

Слыша в голосе мужа неподдельную грусть и сочувствие, тетя Поля умолкала, вытирала повлажневшие глаза платком.

Без детей старость не радует. Несправедлив господь. Кому с избытком дает, а кому — ничего. Сколько бессонных ночей провела, моля бога о ребенке, и все напрасно. Что теперь скрасит старость? Свалит немочь — кружки воды не подадут родные руки…

Когда Витя наконец приезжал, тетя Поля преображалась,