Проклятье старинного кольца [Марина Тишанская] (fb2) читать постранично, страница - 4

неделя — слишком уж долгий срок для проверки работоспособности нового прибора.

— Не знаю, как у вашего прибора, а у меня работоспособность сильно снизилась. Наверное, я заболел.

— Так я и думал. Но вы не беспокойтесь, сейчас я все улажу. Давайте сюда концентратор.

— Что дать?

— Прибор, прибор давайте, который я просил вас поносить.

— Пожалуйста, — Кирилл вынул из кармана помятых брюк розовую коробочку и отдал Альфреду Эдуардовичу, не вспомнив при этом, что в кармане должен находиться еще ключ от аудитории.

Тот открыл свой дипломат, положил внутрь прибор и нажал на какую-то кнопку. Кирилл заметил на крышке светящуюся шкалу, указатель на которой сразу подпрыгнул до восьмидесяти процентов.

— Замечательно! — воскликнул Альфред Эдуардович. — Я даже не ожидал такого успеха. А насчет самочувствия вы не беспокойтесь. Весна, знаете, авитаминоз. Но на всякий случай я снижу коэффициент поглощения.

С этими словами он снова достал розовую коробочку, что-то повернул на ее поверхности и протянул Кириллу. Воробьев машинально положил ее в карман.

— Скажите, милейший, не посещали ли вас какие — либо странные мысли за время пребывания прибора в вашем кармане? Или, скажем, видения?

— Видения? А при чем тут это? — рассказывать о странном сне почему-то очень не хотелось, но тем не менее, будто под гипнозом, он начал рассказывать.

Альфред Эдуардович слушал его крайне заинтересованно, не перебивая.

— Как, вы говорите, фамилия этой высокородной дамы, леди Мортимер?! Надо же, какая невероятная удача! Да мы с вами, молодой человек, теперь горы свернем!

Непонятная слабость постепенно покидала Кирилла, но мысли не прояснились. Он по-прежнему ничего не понимал. Лишь где-то через полчаса ему стало немного лучше, и голову посетили ленивые мысли.

Он думал, отчего вдруг ему стало так плохо? Что это за слабость? Предположим, авитаминоз, но почему вчера он Воробьева не беспокоил, а сегодня вдруг ударил по организму с такой силой? Что изменилось?

Со вчерашнего дня ничего не произошло. Он накануне не пил водку, которую и вообще не любил, предпочитая чешское пиво. Ночью спал вполне прилично — лег около часа и проснулся в полвосьмого. Никто заразный рядом с ним в транспорте не стоял — он приехал на своем стареньком Рено Логан. Единственное изменение — встреча с Альфредом Эдуардовичем и согласие поносить в кармане его прибор.

А что это за Альфред Эдуардович? С отцом он не знаком — отец — метеоролог, зимует в Антарктиде. Узнал о них от кого-то из зимовщиков? Но сам Альфред на зимовщика не похож — слишком лощеный. У отца друзья все простые, они носят заправленные в высокие ботинки брезентовые штаны и ветровки. Никого из них в льняном костюме и дорогом галстуке Кирилл никогда не видел. У кого бы спросить про этого Альфреда? Может, у Насти? Она, как секретарша, ведала выдачей посетителям пропусков. Хотя на территорию Политеха пройти можно без всякого пропуска, а был ли Альфред в здании — неизвестно.

Теперь прибор. Что про него известно? Ничего. Вдруг там источник вредного излучения? Если это гамма-излучение, его можно определить счетчиком Гейгера. А что еще может быть? Альфа и Бета на дальние расстояния не действуют, а на студентов тоже что-то повлияло. Может, вообще какое-то неизвестное излучение? С кем бы посоветоваться? Кирилл специализировался на темпорологии и за открытиями в других областях физики следить не успевал. Надо поспрашивать у коллег, может, у кого-то есть знакомые на кафедре электромагнетизма. Или это и не в их компетенции? Стоит поспрашивать и атомщиков.

«И что это я тут сижу? Надо бы к врачу сходить, только чтобы мама не узнала, — думал Воробьев, — а вот кто-то ко мне идет. Кажется, Настя, или она мне во всех проходящих девушках мерещится?» Но это действительно была Настя Светлова.

Настя появилась в приемной декана не так давно. Кирилл запомнил, как первый раз увидел хорошенькую девушку с озорными глазами. История была, на самом деле, совсем не веселая. Кирилл третий раз перенес экзамен по философии. Просто не было времени как следует подготовиться. Начав вести занятия у студентов, Кирилл с изумлением понял, что эта работа требует массы сил и времени.

Невозможно войти в аудиторию, где сидит два десятка наглых жизнерадостных студентов, не зная предмет назубок. Каверзные вопросы в сочетании с детскими школьными выходками лишат уверенности в себе и маститого профессора. Для Кирилла каждый семинар был тяжким испытанием, но он твердо решил преподавание не бросать и держался только на силе воли. В таких условиях готовиться к экзамену по философии оказалось решительно некогда. Но декан, старый знакомый отца, считал, что Кирилл должен быть достойным продолжателем дела семьи Воробьевых и так далее, и тому подобное. То, что он простил бы любому другому аспиранту, сыну Сереги Воробьева он прощать не хотел.

Разговоры о том, как тяжело им приходилось в студенческие годы, как они голодали и холодали,