Синяя тень [Наталья Алексеевна Суханова] (fb2) читать постранично, страница - 22

ласково Ксения Павловна, девочка еще раз взглянула из-под тулупа и увидела уже совсем рядом лес, а солнечный свет на снегу лежал как дробный радостный смех — кусочками и полосками, яркими-яркими. Она больше нисколько не боялась Ксении Павловны — уж очень все хорошо было: и синяя тень столба через всю заснеженную нетронутую землю, и этот дробный яркий солнечный свет в лесу. И все-таки она опасалась высказать свое неожиданное сильное желание.

— Я хочу сказать вам на самое ваше ухо. Знаете, Галя тоже полюбила одну девушку. Да вы забыли, что ли, про Галю — из нашей школы? Я же вам сказывала. Они тоже ехали, как мы с вами, на машине. Совсем скрывшись, как мы сейчас. И она ее потом поцеловала — Галя. Ведь это же можно — целовать, правда же? В этом нет плохого. Вот в губы можно только близких. В губы — это нехорошо, еще слюней напустишь, правда же?

Машину встряхивало и мотало, сбоку под тулуп поддувало, ноги мерзли, но Таня ничего этого не замечала. И солнце, и тени, и чистый-чистый снег, и черный лес вдали, и сосны и березы вблизи — все это было сейчас с нею, даже в ней, потому что рядом согревала ее Ксения Павловна.

— Вы хорошая! — торопливо говорила она. — Та девушка тоже была хорошая и красивая. Конечно, хороших все любят, а плохих никто…

Тряхнуло. Студент, выпустивший от толчка руку Ксении Павловны, приладился снова завладеть рукой и только удивился, какая она горячая.

— Он мне руку жмет, — сказала раздраженно девочка. — Скажите ему, чтобы оне нас не открывали — холодно же!

Ксения Павловна прыснула, студент пробормотал: «Однако какая взрослая, нежная ручка», а девочка сказала с досадой:

— Мне из-за него плохо дышать — оне прямо совсем возле нас!

Студент отодвинулся, засвистел тихонько, а девочка, помолчав, вдруг больно обхватила шею Ксении Павловны, зашептала:

— Вот мои губы у самой вашей щеки… Вот я и поцеловала вас!

Девушка смутилась:

— Ну хорошо, поцеловались — и хватит.

— Я еще только раз! — попросила умоляюще Таня.

Но что-то она испортила безвозвратно, так уж она чувствовала с тоской и раскаяньем.

В поселке у переезда начали вылазить, выгружать реквизит и вещи. Распорядившись насчет бутафории, Ксения обернулась к понурой, стоявшей поодаль девочке, и собственные ласковость и приветливость показались ей жалкими, как мягкое слово, сказанное бездомной собаке, которая пойдет за тобой в отдалении по ночному городу, бросаясь в подворотни от тормозящих машин, но снова нагоняя и следуя в нескольких шагах сзади, — сама тоска и одиночество, сама обреченность, жизнь, предлагаемая только этим — издалека — следованием, только этим неподнимаемым к тебе, но видящим тебя, одну тебя, взглядом. «Что за фантазии, что за чушь! — встряхнула она головой. — Девочка ждет из магазина тетку, она не одна, присмотрена… Что же, бросаться к ней, отнимать, удочерять? Дурачество же!» Студент тронул ее за локоть, и, резко обернувшись, едва только глянув ему в лицо, ударилась она сердцем, угадала: нет, не судьба он ей, не судьба!

Все так же понуро стояла девочка. Такая тоска была у нее сейчас на сердце, что несколько часов такой тоски — и само воспоминание об этом дне должно будет вымерзнуть дотла. Разве что через десятки лет, в смертный час, вспомнит она, уже не сознавая, откуда, к чему, синюю, легкую, как летящая стрела, тень через снежные поля от леса до леса и не поймет, почему именно это вспомнилось — слабо, как уходящий свет, коснутся ее давние, свежие радость и грусть.

Снежок порхал в воздухе. Солнце зашло за облако. В несильном, из-за облака, свете старой слежавшейся солью поблескивал снег.

2009