Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — Июнь 1941 года [Александр Оганович Чубарьян] (fb2) читать постранично, страница - 3

положение изоляции, а советские руководители утвердились в своем постоянном опасении сговора капиталистических держав за спиной и против Советского Союза.

В литературе послевоенного времени отрицалось существование секретных протоколов к советско-германским договорам августа — сентября 1939 г. Ни слова не говорилось о каких-либо упущениях, а тем более об ошибках советского политического и военного руководства. В целом советская историография начальной фазы Второй мировой и кануна Великой Отечественной войн вписывалась в идеологические стереотипы того периода.

После 1956 г. и разоблачения культа личности Сталина в советской историографии наметились изменения, которые коснулись и оценок предвоенного периода. В официальной пропаганде Сталину инкриминировались необоснованные репрессии против руководящих кадров Красной Армии, что существенно ослабило ее мощь накануне нападения Германии на Советский Союз. Хотя и весьма осторожно, но некоторые авторы заговорили также об ошибках Сталина, игнорировавшего многочисленные предупреждения в начале 1941 г. о предстоящем нападении Германии на Советский Союз. В наиболее концентрированной форме эта позиция была изложена в небольшой книге историка А. М. Некрича «22 июня 1941 г.»^[6], хотя в большинстве случаев выводы автора не выходили за рамки того, о чем говорилось на проходившем за несколько месяцев до ее опубликования XXII съезде КПСС.

Но ситуация в Советском Союзе в этот период снова начала быстро меняться. Неосталинистские тенденции довольно активно набирали силу, фактически было наложено табу на критику внешнеполитических вопросов, и соответственно оценки периода 1939–1941 гг. оставались без изменений.

Ввиду сохраняющейся недоступности многих материалов из советских архивов новые серьезные исследования не проводились и в основном выходили в свет коллективные обобщающие труды, в которых проблемам предыстории Великой Отечественной войны уделялось незначительное внимание. К тому же обстановка холодной войны идеологически подкрепляла общий враждебный настрой к странам Запада, что соответственно отражалось и на трактовке событий истории международных отношений XX столетия в целом и истории Второй мировой войны, в частности.

В то же время в западных странах публиковались новые труды по этим вопросам. В работах английских и французских историков особый интерес был направлен на предысторию и историю Второй мировой войны, а собственно советская политика в 1939–1941 гг. в серьезном плане не исследовалась, прежде всего ввиду недоступности советских архивов^[7]. В издаваемых сводных трудах западные авторы придерживались уже известных оценок, имевшихся в зарубежной историографии в прошлом. Они исходили из существования секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа, которыми объясняли «экспансионистские действия» Советского Союза в отношении Польши, Прибалтики, Финляндии.

В то же время можно констатировать, что в указанных трудах не было введено в научный оборот каких-либо серьезных новых массивов документов, касающихся политики Англии, Франции, США, Германии и других стран. Соответственно западные авторы глубоко не исследовали взаимосвязь различных факторов в советской политике, в частности взаимодействия идеологии и Real Politic, что они широко применяли, например, в отношении анализа советской политики в годы холодной войны.

Принципиально иная ситуация в изучении истории Второй мировой войны, в том числе и 1939–1941 гг., возникла с конца 80-х годов. В период кардинальных перемен в Советском Союзе начался пересмотр многих проблем истории Советского Союза, в том числе и в области внешней политики и международных отношений. И снова неожиданно для многих в центре ряда дискуссий оказалась история советской внешней политики в 1939–1941 гг. Прежде всего возник вопрос о секретных протоколах к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г., существование которых отрицалось в течение нескольких десятилетий. Но в итоге советское правительство признало их наличие и аутентичность^[8].

Ранее мировое академическое сообщество имело в своем распоряжении тексты этих протоколов, извлеченные из германских архивов и опубликованные в США в сборнике «Нацистско-советские отношения» еще в 1947 г.^[9] В качестве одного из аргументов для опровержения подлинности протоколов советские идеологи и историки использовали то, что в немецких архивах не было якобы подлинной подписи Молотова на русском языке.

И вот в конце 80-х годов в архивах Политбюро наконец-то были «обнаружены» русские подлинники секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа. Тогда же была дана правовая и политическая оценка этих документов. Произошло довольно редкое в политической практике явление — оценку историческим договорам давал высший законодательный орган страны — Съезд народных