Агата [К. Рогнич] (fb2) читать постранично, страница - 2

пробивавшийся сквозь толщу джема, звучал удивлённо и немного гулко.

–– А что? – лениво буркнул я, наверняка выпуская изо рта сонм джемовых пузырьков.

–– Сидишь и улыбаешься, как дурак.

–– Неправда.

–– Правда. Я же тебя со стороны вижу. А ты сейчас не видишь даже меня.

Конечно же, она была права, подумал я, но вслух больше ничего не сказал. Зато Агата заговорила. У неё это было в порядке вещей: сперва молчит часами, слова не вытянешь, а потом в какой-то момент открывает рот и начинает слегка скрипуче (её голос тоже неуловимо менялся) что-то рассказывать и говорит так долго и много, что у слушателей языки начинают болеть. А может, это только мой язык болел, как знать. Я ведь был её единственным слушателем.

–– Знаешь, было бы хорошо, если бы он умер прямо сейчас. И если бы все мы умирали примерно в его возрасте. – вот что она говорила. – Знаешь, в мире есть мушки, которые живут всего один день. Вот бы и нам так, а? Я им, если честно, ужасно завидую.

Конечно, я знал этих мушек. Над ними вечно проводили исследования ДНК, потому что у них было всего восемь хромосом, а ещё они могли опьянеть. Всё это я прочитал в «Большое энциклопедии для самых маленьких», когда уже давно перестал быть самым маленьким. Мы с Агатой вместе стащили её с огромного шкафа госпожи Лилу. Она была настолько пыльной, что непонятно было, где начинается слой пыли и заканчивается обложка, и ужасно тяжёлой. Агата тогда упала со стула и распорола себе колено углом «Энциклопедии». Я приоткрыл глаз, чтобы удостовериться, что из-под оборки платья всё ещё белеет шрам. Он там, конечно был. Он там был и сейчас, когда она лежала в гробу, вся такая недовольная и в сетчатых колготках. Только видно его не было. Но я твёрдо знал, что он был на месте, и это знание успокаивало.

–– Представь, жить всего день, а потом – просто уйти. Это же всё так упрощает, и не нужно бояться, что ты ничего не добьёшься, или что из твоих детей не вырастет ничего путного. Ты же просто будешь знать, что никогда и никто ничего не добьётся, и не вырастет, и все эти другие люди, то есть, конечно, мошки, ты знаешь, что уже завтра утром их не будет ни одной. Они, наверное, никогда не злятся друг на друга, не завидуют, ничего такого.

Агата замолчала и я понял, что она ждёт моей реакции. Она была не из тех, кто говорит просто так, в пустоту. Ей всегда было важно знать, что я слушаю. Поэтому я сказал:

–– Но они ведь и не счастливы тоже, наверное.

Край моего глаза зацепил огненное движение – она повернула ко мне лицо.

–– Так ведь я о том и говорю. Мы ведь тоже вечно несчастливы. А у нас на это долгие-долгие годы. Счастливых людей и зверей попросту не существует, это невозможно. И кому больше повезло: тем, кто несчастен день или тем, кто – всю жизнь?

У меня тогда уже начинало саднить язык, поэтому я промолчал. Я подумал, что иногда я бываю счастлив. И мама тоже, наверное. Пару раз мне казалось. Что даже госпожа Лилу была по крайней мере довольна, но уверен я не был. Агата нервно качнулась из стороны в сторону, совсем как королевская кобра в тот момент, когда сидящий перед ней бедуин трясёт плетёной крышкой корзины, откуда только что вытащил змею. Конечно, он ещё для виду дул в свою мерзкую дудку, вот только это было просто трюком. Это я тоже почерпнул из недр «Большой энциклопедии для самых маленьких». Эта гигантская книга твёрдо решила не позволять малышам даже пару лет пожить в мире обманов и иллюзий. Она хотела, чтобы они с детства знали обо всех обманах и иллюзий, а потом выросли в отвратительных зануд. Именно так со мной и случилось. С Агатой, конечно же, нет.

–– Почему бы тогда сразу не делать аборты? – спросил я из своего бассейна полного искусственной малины. – Проще и быстрее.

Она замотала головой, рассыпая по плечам снопы золотисто-рыжих искр.

–– Нет, тогда весь смысл потеряется. Я бы хотела увидеть мир. И чтобы каждый его увидел. Мир же ужасно интересный.

Вот так она сказала. И, конечно, была тысячу раз права. Но я, конечно же, в очередной раз решил возразить.

–– А что если кому-то мир так понравится, что одного дня никак не хватит? Он ведь будет знать, что у него один день, да? И будет мучаться, целый день будет страдать, потому что не захочет умереть.

Она передёрнула плечами – на этот раз с таким раздражением, будто готова была избить меня – и выпрямилась.

–– Если он такой идиот, что будет эти двадцать четыре часа растрачивать на страх смерти, а не на радости жизни, значит, и правильно, что умрёт. Людям и девяноста лет не хватает. Все умирать боятся. Кто-то может жить сотни лет, но под конец вспомнит, что ему нужно пожить ещё чуть-чуть, потому что он что-то не успел. А кто-то уже на первом часу выдыхается. Поэтому-то это и хорошая идея: у всех одинаково мало времени, понимаешь?

–– Но разве тогда ты не сделаешь несчастными тех, кому мало…

–– Ой, замолчи ты! Прекрасно ведь знаешь, о чём я. – она как-то кособоко, устало привалилась к стеклу. – Просто нарочно споришь. Или по привычке, не знаю. Но ты же в курсе, что я права.

Вот так она