Среди бурь и ураганов [Мария Васильевна Колесникова] (fb2) читать постранично, страница - 2

пришлось «беседовать» с одним из таких типов. Перед ним сидел бывший воспитанник Хабаровского графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса, самого последнего из тридцати кадетских корпусов России, закончившего свое существование на ее территории. В 1922 году корпус был эвакуирован на захваченных беляками судах Дальневосточного флота в Шанхай (белогвардейцы распродали бандитски захваченный флот). Бывший кадет вел себя довольно нагло. Долгое время он жил в Шанхае. Со злорадством рассказывал об английских крейсерах и дредноутах в портах Шанхая, о богатых иностранных концессиях, об английской военно-морской базе в Вэйхайвее.

— Моя карта бита, — говорил этот рыжеватый, хлипкий господин, страдающий нервным тиком. — Но я уверен, что Россия не останется большевистской. Разве вы можете выстоять против Англии, Франции, США? — правая щека его резко дернулась.

— Мы уже выстояли, — усмехнулся Берзин. — А вам никогда не приходило в голову, что ваши хозяева, завоевав (предположим) Россию, в лучшем случае отведут вам место в лакейской?

— Лучше быть лакеем у цивилизованных народов, чем у вчерашних дворовых, трактирщиков и половых, прислуживать красному хамью, — с непередаваемым презрением ответил бывший кадет.

— Однако это «хамье» выбросило вас из России как ненужный мусор. Не помогли вам ни английские крейсера, ни американские доллары, и не помогут. Народ защищает свое родное достояние, свою русскую землю.

— Защищает… — Кадет улыбнулся с выражением какого-то превосходства над собеседником. — Да этот народ просто гонят на убой большевики, как бессловесную скотину. Прикажет красная власть до центра земли добраться — сотни тысяч Иванов и Матрен станут землю рыть.

Берзин снова усмехнулся:

— Вы не логичны. Значит, красная власть пользуется доверием и уважением у народа, если он с готовностью ей повинуется. Власть-то своя, рабоче-крестьянская.

— Узурпаторская, — с ненавистью сказал кадет. — Большевики опутали народ обещаниями, тут же запугали всякими Чека. А народ что? Каким был при Петре Великом, таким и остался. — Бывший кадет высокомерно отвернулся.

Берзин увидел, как часто и мелко задергалась его щека. Кадет зажал одну губу другой, стараясь остановить искажавший его лицо тик. «Ишь какой идейный», — холодно подумал Берзин, ощутив в сидящем перед ним человеке смертельного врага. Однако из любопытства решил продолжить «дискуссию».

— Вы так полагаете? — насмешливо спросил он. — А кто же все строит, как не народ? Всюду экономический кризис, капиталисты сокращают производство, выбрасывают тысячами людей на улицу. А у нас — подъем. Вон даже дядя Сэм завидует успехам нашей первой пятилетки…

Кадет помолчал и, не найдя подходящих возражений, пренебрежительно изрек:

— Возможно, и есть какие-то временные достижения… — Подумав, добавил: — И то лишь потому, что у русского человека неиссякаемый запас энергии.

Бывший кадет чем-то неуловимо напоминал Берзину директора учительской семинарии Страховича. Прохаживаясь между столами, за которыми сидели притихшие семинаристы, он «философствовал» примерно в таком плане: «Социалисты кричат о равенстве и братстве. Не верьте им, они просто морочат вам головы, чтобы получше одурачить в своих целях. Да разве возможно всеобщее равенство между людьми? Всеобщее равенство такой же абсурд, как мечтания, чтобы, предположим, в океане вся рыба стала одинаковой. Даже среди животных равенства не существует. Одна собака умней, другая глупей». Как ненавидел тогда четырнадцатилетний семинарист Петер Кюзис этого русского царского чиновника. Ненавидел и где-то в душе был даже согласен с его словами — разве могли быть братьями латыши и угнетавшие их русские и немецкие богачи. Гнать их всех надо со своей земли! И немецких баронов, и русских богачей. Гнать, гнать… И только позже он, юный Петер Кюзис, член РСДРП, слушатель экономических курсов в Риге, понял, как ловко господин Страхович подменял социальную суть вопроса биологией и направлял юные умы по ложному руслу размышлений…

И вот сейчас сидит перед ним обломок бывшего мира Страховичей. Возможно, где-нибудь в Херсоне у него было родовое поместье. Он чего-то еще хочет, на что-то надеется.

Берзин бросил на кадета тяжелый, неприязненный взгляд.

— Да вы философ, как я послушаю, — сказал он с издевкой. — Только лучшие сыны России при всех обстоятельствах оставались на Родине, помогали сделать ее лучше, сильней. Блока любите небось? Вот он не сбежал. И Павлов не сбежал… А вы, русский интеллигент, продали свою шпагу жадным чужеземным коммерсантам. Где ваше национальное достоинство? Вы — человек без Родины. И у вас, и у ваших детей нет будущего. В лучшем случае на заработанные предательством сребреники вы купите пивную лавку… Ваш удел — одиночество.

В конце концов бравый кадет оказался больше чем сговорчивым. В Харбине у него осталась семья, и он не хотел терять надежду на встречу с ней. Он сообщил Берлину немало