Чили [Мирон Высота] (fb2) читать постранично, страница - 6

ни другую не пробовал. Разве что в детстве едал, но это не точно. Или икра из груздей или белых. А эта на резиновую кашу похожа, от грибов в ней один только запах.

– Ты меня любишь? – вдруг спросила Ковалева Галка вечером, когда они лежали в кровати.

Никогда еще в жизни Ковалеву не задавали такой вопрос. Оперу было хорошо с Галкой. Прижиматься к ее теплому животу, держать рука на округлом бедре, заглядывать в бездонные, коровьи глаза.

– Наверное, – сказал он.

– А как сильно? – снова спросил Галка.

– Ну, сильно, – ответил Ковалев, принимая этот Галкин вопрос как приглашение на очередной заход. Его рука скользнула по ее теплому животу ниже, в вязкое и мокрое.

Но Галка ударила его по этой самой руке. Ковалев от неожиданности икнул. Вспоминает кто-то, подумал он. Настроение испортилось вдруг стремительно. Сильно закололо в правом боку. Грибная икра стояла у него в горле. В доме было сыро и неуютно.

– Ты вот готов для меня что-нибудь такое сделать? – Галка приподнялась, прижимая к груди одеяло, и уставилась на Ковалева в упор своими коровьими глазами.

– Какое такое? На что, например, – Ковалев начал терять терпения. В боку снова отозвалось. Беспокойство внутри дернулось и застряло где-то около кадыка. Вместе с чертовой икрой. Ковалев даже сел на кровати, отвернувшись от этих широко распахнутых, вопрошающих глаз и потянулся за сигаретами.

– Можешь в яму ради меня прыгнуть? – спросила Галка.

– Дура что ли, – ответил, не подумав Ковалев.

Галка обиделась и отвернулась к стенке.

«Завтра разберусь», – решил Ковалев и пошел курить на веранду. Где быстро высмолил одну за другой три сигареты подряд, ежась от ночного холода.

Потом ему приснился сон, как будто укрыт он полиэтиленовой пленкой и под ней ему одновременно и сыро, и жарко. Порвать эту пленку никак не получается. Вот он уже задыхается, как неожиданно появляются откуда-то огромные руки с ножом, и режут ему ноги, а потом кладут его в корзину. А в корзине лежат многие другие Ковалевы, все как один на него похожие, и все голые, белотелые и беспомощные. И только один лежит к нему спиной, коричневый и скрюченный. Его-то Ковалев пытается развернуть к себе, а когда тот поворачивается, то Ковалев видит закопченное лицо деда Игната. «На икру!» – кричит дед…

Утром Галки в кровати не оказалось. Да и хер с ней, подумаешь тоже обиделась, решил Ковалев и сел писать рапорт в город. Он кратко изложил итоги своего прибывания в Коптяках, приложил акты опросов населения и осмотров местности, поделился осторожно версиями.

На его взгляд, яма была чем-то вроде матрешки. Тайна, скрывающая в себе другие тайны. Процесс постижение этой тайны бесконечен. Прикладной пользы никакой, только если руки занять. В том смысле, что заняться открыванием одной матрешки лишь для того, чтобы увидеть новую. Хорошего мало, интерес специфический.

А может мне ей предложение сделать? Эта мысль посетила опера Ковалева, едва он поставил точку в своей подписи под рапортом. Ковалев неожиданно для самого себя смутился да так, что кровь прилила к щекам. Лицо горело. Ковалев почесал отросшую за ночь щетину. Хорошо, решил он, но извиняться не буду.

Рапорт Ковалев запечатал в конверт, на конверте написал адрес, прошел через дедигнатовский огород до почты, там бросил письмо в ржавый синий ящик. Пришлось стучать по щели для писем пистолетом, так она пристыла и конверт никак не лез внутрь.

Потом Ковалев вернулся в дом и стал ждать Галку. Он уже знал, что извинится, хотя не понимал за что.

Но Галка не вернулась. Ковалев походил по деревне, заглянул на ферму к Николаю. Того тоже никого не было, дом стоял настежь, а в теплицах прели шампиньоны.

Ковалев несколько раз сбегал к яме. Заглядывал внутрь, вспомнив прошлый опыт, изучил следы вокруг – символично в этом плане смотрелись две колеи, пропаханные трактором Мишки Сапожкова заросшие уже травой и борщевиком.

Наступил вечер, Галки все не было. Ковалев в очередной, сотый уже, наверное, раз шерстил деревню, заходя в дома и выспрашивая. Он первый раз заметил, как мало в деревни осталось народа, на десяток черных безжизненных дворов, приходился только один в окнах которого горел свет.

К полуночи, вконец измотавшись, Ковалев остановился у края ямы.

Из лопухов вежливо покашлял дед Игнат.

Ковалев попросился в дом. Там немного согревшись, у газовой горелки, поведал деду Игнату о своей пропаже.

Дед Игнат крякнул и на голубом глазу сообщил, что еще утром Галка уехала с очкастым Николаем, который фермер. Ради них деду Игнату пришлось даже убрать часть забора, чтобы машина фермера могла выехать с той, навсегда теперь отрезанной от цивилизации ямой, стороны. Галка, сидящая на переднем сидении, по мнению деда Игната, была вполне себе счастлива, если не считать того, что ее периодами потряхивало, словно било током.

– Как же так? – спросил Ковалев.

Дед Игнат помолчал, прикидывая к нему обращен этот вопрос опера или так, вообще. Потом выдохнул односложно:

– Блядь.

Особым нейтральным