Цветы Тирке [Владимир Михайлович Гвановский] (fb2) читать постранично, страница - 2

от неприятных пассажиров, парень стал глядеть в запотевшее окно, но в нём уже почти ничего нельзя было разглядеть. На остановке «Студгородок» он обнялся с друзьями, покинул скрипучий троллейбус, выкурил сигарету и вышел через парк к общежитию. Вдруг из массивных деревянных дверей здания вывалился пьяный парень в полушубке на голое тело, с растрёпанными волосами и мутным взглядом, дыхнул в лицо несвежим перегаром и заорал:

– Братуха, славянин, с праздником тебя!

– Что у тебя за праздник? – сухо спросил Герман.

– Ты что, не знаешь ещё? А, вижу, ты из лесу вышел, был сильный мороз. Америка по пизде пошла!

И, пританцовывая, пошёл вниз по лестнице. Герман толкнул дверь и оказался в тускло освещённом вестибюле. Рядом с дверьми стоял чёрно-белый телевизор и бросал полосатый свет на вытянутое лицо вахтёрши и лица девушек за стойкой. Это были студентки, которые спустились проверить, пришла ли почта, и так и остались сидеть, уставившись в экран. Нон-стопом шли новости: раз за разом показывали сверкающий небоскрёб и врезающийся в него пассажирский самолёт, а потом клубы дыма и пыли. Юноше захотелось выбежать на улицу, найти студента в полушубке и хорошенько повалять его по асфальту, носом в землю. Злость накрывала его волной, он уже сделал шаг к двери, как вдруг кто-то тронул его за рукав.

– Привет, Гера! Ты, наверное, к Саше пришёл? – На юношу смотрела Лиза, соседка Сашеньки – красивая сероглазая блондинка, одетая в байковый халат выше колен и голубые тапки с хмурыми байковыми мордами обезьян, у одной мартышки не хватало уха, – Сашуля уехала домой, ещё утром. Я вижу, ты цветы принёс, давай я у её кровати поставлю. Гера, я бы тебя чаем напоила, но у меня сестра в Нью-Йорке, я на переговорный пункт ходила уже пять раз, пыталась звонить, но никто не отвечает. Жду, может, какие-то новости будут, поэтому я отнесу цветы и буду в вестибюле сидеть.

– Лиза, ты расскажешь мне, что случилось в Америке?

– Пока известно только, что несколько самолётов сегодня днём врезались в здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, и небоскрёбы рухнули, там паника, кровь, пыль и хаос.

Лиза выглядела совершенно спокойной, но её выдавали красные глаза, а правый глаз ещё и дёргался. Герман обнял девушку, и они стояли какое-то время в коридоре, освещённом только экраном с логотипом CNN, потом отдал цветы и побрёл в своё общежитие номер 3. Открыл разбитый замок комнаты 520, потом пошёл в душ. Полненькая Оксана с украинского отделения, увидев его с полотенцем, радостно сообщила, что горячая вода сегодня только на третьем этаже. Но Оксана явно имела в виду женский душ, в мужском шла холодная. Оглянувшись по сторонам, Герман зашёл в женский – мыться холодной водой в сентябре не хотелось. Кабинка, в отличие от привычной на пятом, оказалась совсем тёмной, с липкими от грибка стенами, к которым Герман старался не прикасаться. Общежитие филфака населяли в основном девушки, и так как парней на факультете было очень мало, не особо их стеснялись: могли идти умываться в легких сорочках, готовить суп на общих кухнях в футболках на голое тело, ждать очереди в душ, прикрывшись коротким полотенцем, поэтому парень в женском душе их вряд ли напугал бы. Вернувшись в комнату, Герман включил электроплитку и сварил овсяную кашу, добавив в неё курагу и изюм, поужинал, потом поставил аудиокассету Houses Of The Holy, сел на подоконник и закурил. Из окна пятого этажа были видны платаны, на ветках которых виднелись разные студенческие вещи, выброшенные из окон – трусики, шапки, кроссовки. Герман вдруг вспомнил чей-то рассказ, что в неблагополучных районах Бруклина кроссовки на дереве обозначают территорию наркодилера. Интересно, что бы сказали темнокожие ребята, увидев под общежитием сады из кроссовок и нижнего белья. За деревьями стоял одинокий фонарь, от которого тянулся провод к «комку» – шестигранному ржавому киоску, торговавшему Мивиной, чаем в пачках, сигаретами, жвачкой и презервативами Wild Cat. За фонарём – пустырь и хрущёвка, населённая равнодушными жильцами, привыкшими к ночным крикам и песням студентов. Над домом нависала чёрная громадина холма и здание недостроенного многоэтажного завода. Сосед Германа был категорически против курения в комнате, но он уехал на неделю в Киев, и соблазн выкурить сигарету под тягучую The Rain Song восторжествовал над обещанием дымить исключительно в коридоре или на кухне. Герман затягивался и представлял Сашу в осенней аллее, идущую навстречу в вязаной полосатой кофте с продолговатыми деревянными пуговицами, и неожиданно – фразу из романа Чейза: «Девушка в кофточке, а под кофточкой – упругие мячики». Он думал о том, что этим вечером весь мир оплакивает погибших под руинами, людей, которые уже никогда не споют, не полюбят, не наденут перед зеркалом новую одежду, не поцелуют детей, не уснут сладко в постели, а лежат похолодевшие под искорёженным бетоном, и Герману жаль их, он покрывается потом при мысли об ужасной смерти несчастных, но всё равно снова и снова представляет себе